Андрей Реутов:

Я начал вспоминать наше обучение в медицинской академии, формулировку боли – мы привыкли, что это неприятные ощущения: там кольнуло, тут заболело. А есть ли конкретная формулировка что такое боль, это любое неприятное ощущение, доставляющее дискомфорт?

Татьяна Виноградова:

В медицине мы все любим классифицировать и обозначать, по определению Всемирной организации здравоохранения боль – это ощущение прежде всего, причем очень интересная формулировка, это ощущение, которое вызывается повреждением или возможным повреждением организма, то есть психологическая боль, психогенная боль – это то же самое ощущение, которое реально. Боль – это одно из немногих свойств в медицине, мы не можем измерить, сфотографировать, вывести на МРТ снимок и сказать: вот, пожалуйста, доказательство того, что это боль. Это субъективное ощущение конкретного индивида, потому что одно и то же повреждение у разных людей может вызвать совершенно разные ощущения по своей интенсивности и значимости.

Самый простой пример, я учу студентов: если взять молоточек и шлепнуть по пальцу, больно? Больно. Но всем же по-разному больно. Если это будет маленькая впечатлительная тургеневская девушка, то она скажет: «Ой, катастрофа, я погибаю», – а большой молодой человек скажет: «Ерунда какая-то», – и пойдет дальше, а повреждение одно и то же. А бывает с точностью наоборот, когда молодой и сильный тестостероновый молодой человек, и катастрофизация боли, я погибаю, а тургеневская девочка – ну и ладно, и пошла.

Андрей Реутов:

С тех пор, когда мы встречались с Татьяной в первый раз, когда она приходила к нам в качестве эксперта, сейчас Татьяна сама автор и ведущая телевизионных программ, поэтому отдельный респект. Я провел аналогию с головным мозгом, и с точки зрения нейрохирургии, когда я делаю операцию, казалось бы, два абсолютно одинаковых внешне мозга – там и там мужчина средних лет, здоровый, одинаковые прикосновения к мозгу, одинаковая манипуляция, разрез скальпелем приводят к абсолютно разным последствиям, кто-то просыпается с болью определенной степени выраженности, и хочется сказать: разрез абсолютно одинаковый, 1 см, глубина такая же, скальпель такой же, но при этом то, как организм отреагировал, даже с точки зрения мозга, и получается, что с болью точно так же.

Татьяна Виноградова:

Это и есть боль, это всего лишь ощущение, и оно строится на основе даже не нынешней тяжести повреждения, локализации, а часто на основе базового опыта и как вас научили папа с мамой реагировать на это состояние. Обычная ситуация на детской площадке, посмотри, какие бывают разные мамы и как они по-разному реагируют на повреждения у своего ребенка: упал, поскользнулся, ударился, и ребенок лежит и смотрит – а когда мама отреагирует на то, что он упал, и от того, как мама отреагирует, то есть скажет: «Вань, поднимайся, ну что ты, отряхнись», – либо подбежит к нему и скажет: «Ой, Ванечка, солнышко, сейчас поедем», – и реакция ребенка будет совершенно разная, вот это базовое формирование ответной реакции на болевой, не устрашающий для жизни раздражитель. И дальше этот кусочек будет фундаментом в домике реагирования организма на повреждения, это так называемая болеустойчивость, стрессоустойчивость, как хочешь это назови, но оно работает. Это всего лишь био-психо-социальная модель боли, то есть это необязательно только рефлекторный акт и как у нас с вами здорово проводится от количества рецепторов, от чувствительности, от скорости проведения этого нервного импульса по всем нервным волокнам, от восприятия мозговой структуры, мозг у всех по-разному функционирует.

Андрей Реутов:

У каждого из нас есть определенный болевой порог, кто-то идет к стоматологу и просит, чтобы ему обезболили всем, чем можно, сделали под седацией, а кто-то говорит: «Ерунда какая, я и так потерплю». Получается, это можно тренировать?

Татьяна Виноградова:

Да, можно тренировать, и я не открою ни для кого секрет, что военных действительно тренируют ответному рефлекторному акту не реагировать на те или иные болевые раздражители, и это было всю жизнь, пока идут войны на нашей планете. Действительно болевые ощущения можно когнитивно трансформировать.

Андрей Реутов:

По твоим словам, боль – это такая субстанция, которую нельзя визуально увидеть, но можем мы хоть как-то попытаться объективизировать такую неприятную штуку, как боль? У меня все примитивно, я кроме визуальной аналоговой шкалы боли ничего не знаю. Ко мне приходит пациент с невралгией тройничного нерва и говорит: «Доктор, у меня болит. – Болит у вас, у второго и третьего, расскажите, как у вас болит», – и беру визуальную шкалу, 10 – это когда я не могу уже терпеть, 1 – поболело и перестало. Как вы оцениваете боль? Есть тургеневская девочка, есть тестостероновый мужчина, как вы попытаетесь усреднить или понять, у кого из них на самом деле болит?

Татьяна Виноградова:

Никак. Визуально-аналоговая шкала боли есть у всех докторов, от 0 до 10, это наше все. Мы, как специалисты, расспрашиваем про качественные характеристики боли, потому что визуально-аналоговая – это только количественно, это интенсивность боли, а есть же еще качественная характеристика, и есть каверзный вопрос, который доктор задает на приеме – а как болит, объясните. И все зависит от уровня образованности и словарного запаса вашего пациента, что он вам объяснит. Иногда нам приходится подсказывать и давать аналогии: как болит, это нож в тебя вонзили, током ударили, жжет, печет. Есть пациенты с хронической тазовой болью, которые приходят и говорят: «Я не могу, я как на сковородке сижу, у меня все горит, я не могу усидеть на месте, встал – все прошло, только сел – и тебя на сковородке поджаривают». Полинейропатические диабетические: «Я хожу и проваливаюсь по вате, я не чувствую, как наступаю, не чувствую поверхности», – потому что у них происходят изменения восприятия, обычное не болевое ощущение становится болевым, так тоже бывает.

Андрей Реутов:

Наши пациенты, которые переживают разрыв аневризмы, потом говорят, что это боль, которую они никогда в жизни не испытывали, кто-то сравнивает с ударом кувалдой по затылку, кто-то с разлитым кипящим металлом.

Татьяна Виноградова:

Мы же спрашиваем – это громоподобное, похоже на гром, все взорвалось, либо наоборот, она потихонечку нарастает, набирает обороты и раскрывается, как цветочек, и вот тебе 10 баллов с тошнотой, со рвотой, но на третьи сутки. Мы спрашиваем про характеристики боли, и исходя из клинических характеристик боли делаем предположения, какая это боль, потому что видов боли много, и лечим мы ее совершенно по-разному. Еще очень важна длительность, сколько болит, ведь может болеть день, и пациент к тебе сразу приходит и говорит: «У меня болит первый день, доктор, помогите, а вдруг это страшно». А кто-то будет достаточно терпелив и придет к тебе через 15 лет и скажет: «Вы знаете, что-то у меня болит 15-й год, не пришел бы я к вам, если бы не моя жена и не столько количество таблеток, которые уже испортили мой желудочно-кишечный тракт, меня к вам гастроэнтеролог направил, потому что нельзя столько таблеток есть».

Андрей Реутов:

Мы не сможем с тобой обсудить в рамках одного эфира все виды боли, но как минимум главные критерии. Есть боль острая и хроническая, 15 лет назад – это хроническая, один день – острая. Есть ли градация, когда боль из острой переходит в хроническую, и если да, то как? Как нам доказать тем пациентам, которые сидят 15 лет, смотрят нас, но при этом не приходят к алгологу, что им пора обратиться к врачу?

Татьяна Виноградова:

Мы в медицине привыкли все классифицировать, без жестких классификаций мы не можем управлять тем, что мы делаем. Разница достаточно большая, и если очень грубо, опять-таки критерии Всемирной организации, это 3 месяца, все, что до 3 месяцев, мы называем острой, то есть ноцицептивной болью. Все, что длится в том же месте, с той же характеристикой больше трех месяцев, мы называем хронической болью. Для этого существует очень четкий патофизиологический паттерн, почему мы называем это хронической болью. Боль имеет свойства хронизироваться, учащаться и видоизменяться, и мы это четко, как специалисты, понимаем. Поэтому критерий длительности очень важен, что лежит в основе возникновения.

Если это обычная ноцицептивная боль повреждения, с ней мы любим, умеем, и практически любой человек умеет с ней бороться, это фактор повреждения, например, порезал палец. Любое повреждение ведет к воспалительной реакции. Если вас оцарапала кошка, вы порезали пальчик, то ранка обязательно покраснеет, надуется, будет отек, пойдет воспалительная реакция, будет больно. Позволю себе напомнить, была такая пентада Цельса-Галена, это 5 признаков воспалительной реакции, и туда входит боль, одно из нарушений функции, боль, отек, покраснение. Одним из них является острая ноцицептивная рецепторная боль, и это хорошо, я всегда говорю, что это прекрасно, не было бы боли, мы бы не выжили в этом мире, потому что боль – это защитный приспособительный механизм, который позволяет нам выживать в этом агрессивном мире. Как только мы почувствовали повреждение, пальчик натерли новой обувью, вам стало больно. Мы обратили на это внимание и оценили визуально, угрожает это моей жизни или нет, и если это не угрожает вашей жизни, это острая боль, которая не требует на данный момент с вашей стороны никакого вмешательства.

Вспомните школу, встаешь из-за парты, ударился бедром, больно, у нас парты были с острыми углами. Почесал, через 5 минут помнишь? Нет. А почему? Это механизм острой боли, она не угрожает в этот момент жизни, болевой сигнал прошел от рецептора все пути, моментально обработался в мозге, и мозг принял решение – не опасно, до свадьбы заживет. У нас есть воротный механизм контроля боли, и на уровне спинного мозга закрылись ворота, вы не чувствуете. Мы острую боль чувствуем ежесекундно, мы повреждаемся постоянно, где-то натирает, где-то зачесалось, зуд – это тоже боль, просто условно пороговая, но мы ее не воспринимаем, потому что она для нас не опасна.

Острую боль мы легко можем полечить, если это не угрожающее жизни состояние: ни кровопотеря, ни разрыв ткани, ни присоединение инфекции. Организм имеет классные репаративные свойства, мы сами восстанавливаемся. Вспомните вашу царапину от кошки, сначала большая, а через неделю и не помните, что это было. Через год и не вспомните, потому что даже царапины не отстанется, организм все репарировал сам. И мы частенько убеждаем своих пациентов в том, что процесс воспаления надо погасить, если он сильно вам мешает и нарушает функцию. Все в этой жизни можно восстановить, если не размозжено в хлам.

Различие между острой и хронической болью – это критерий купирования. При острой боли всегда помогает противовоспалительное средство, правильно подобранное доктором под индивидуальный организм, оно будет хорошо ее купировать.

Андрей Реутов:

Любую боль, впервые возникшую, мы должны начинать лечить ПВП?

Татьяна Виноградова:

Медику нельзя задавать такой вопрос, потому что это может быть впервые возникшая боль, но на базе какого-то тяжелого заболевания. Человек никогда в жизни не обследовался, у нас есть такие пациенты, которые не любят докторов, они не знают, что творится с их глюкозой, холестерином, и частенько страдают длительно протекающим хроническим заболеванием много лет, и вдруг он почувствовал покалывающую боль в нижних конечностях, для него это впервые возникшая боль. Ее купировать противовоспалительным средством уже не получится, потому что это диабет, который вдруг о себе дал знать таким проявлением боли.

Андрей Реутов:

Это был усредненный вопрос, мы к тому, когда голова болит или спина…

Татьяна Виноградова:

В этих случаях, когда вы понимаете, что есть четкая причинно-следственная связь – поднял диван на даче, заболела поясница, здесь делаем ПВП. Если вы понимаете, что сегодня с 6 утра до 12 ночи были на работе, вы не ели, не спали, заболела голова – она должна была заболеть, это головная боль напряженного типа, здесь поможет НПВП, и здесь по требованию нужно себе помогать. Если это острая боль, то НПВП прекрасно ее снимет, а с хронической так не сработает.

Андрей Реутов:

Есть еще что-нибудь глобальное, что мы должны сегодня с точки зрения классификации попытаться донести до наших зрителей?

Татьяна Виноградова:

Критерий – это не только время и не только анальгетик, критерий – это еще то волокно, которое задействовано в боли. Мы рефлекторные организмы.

Андрей Реутов:

Ты опередила мой вопрос, я помню из неврологии, что есть рефлекс, элементарная дуга, укололи, боль пошла, тут замкнулось, обратно пришло, человек руку одернул. На этом мои познания с точки зрения рефлексов заканчиваются.

Татьяна Виноградова:

Почему мы начинаем с базы? Потому что мы классифицируем по уровням повреждений, и пока ты не разберешь эту базу, не будет понятно, почему же так классифицировали. Во всем нашем теле (в головном мозге нет болевых рецепторов, голова болит не из-за того, что поврежден головной мозг) есть рецепторы, которые воспринимают боль, и мы их называем ноцицепторы, то есть воспринимающие болевой сигнал. Это может быть любой другой не болевой сигнал, но перевозбуждающий, грубо говоря, высокое давление, хеморецепторы, и если это будет высокой интенсивности сигнал давления, он преобразуется в боль. Если будет химический ожог, все равно боль, рецепторы восприняли раздражение.

Как работает рецептор? Это клетка, у нее есть мембрана, и ее нужно настолько раздражать, чтобы она разрядилась и отдала сигнал. Она возбудилась и по своему аксону плюнула этот электрический импульс. Электрический импульс идет по проводам, то есть по нервам конечностей и внутренних органов, и он собирается в спинной мозг, а там как раз располагается второй нейрончик восприятия. Если спинной мозг разрезать, то он такой красивый, похож на бабочку, есть передний рог и задний рог, и мы воспринимаем сигнал рогами спинного мозга, там находится нейрончик второго порядка, происходит первичная обработка боли, как тумблер. Дальше переключился и пошел по проводнику вверх по спинному мозгу и доходит до нашего основного органа, которым мы воспринимаем вообще все. В головном мозге центра боли нет.

Андрей Реутов:

Меня, как нейрохирурга, спрашивают – можно ли в головном мозге найти центр боли, прижечь его?

Татьяна Виноградова:

На данный момент доказано, что центра боли у нас нет, у нас есть центр Вернике, центр Брока, центр речи, восприятия и так далее. Мы четко понимаем, что видим затылком, запахи чувствуем виском, а боль мы чувствуем всей корой, это огромные импульсы, которые бьют по всей коре, и оттуда собираются данные, и это происходит в наносекунды. Мы великие компьютеры, ни один компьютер не сравнится со скоростью головного мозга. Дальше это собирается, бьет в подкорку, из подкорки, из базальных ганглиев мы достаем опыт, сравниваем, что получилось между, делаем вывод, и мозг принимает решение в этот момент – опасно или не опасно, что делать. Мы же принимаем это решение мгновенно, вспомните, как вы дотрагиваетесь до горячего утюга: пух, и все. Это все уже прошло, обработалось, и даже импульс прошел дальше отдернуть, двигательный рефлекс, а боль – это восприятие, то есть то, что ты почувствовал и осознал в этот момент.

На всех этих уровнях рефлекс может сломаться, и от того, на каком уровне ломается рефлекс, мы получаем тот или иной патофизиологический механизм развития боли. Когда это острая боль, все просто: раздражающий рецептор, он пошел, воспринял. Если боль не угрожает жизни, вспомним наше бедро и парту, то мозг принял решение – не угрожает жизни, отсылает импульс на бабочку спинного мозга, и есть такой механизм Melzak и Woll, по-русски он называется механизм воротного контроля боли. Ворота закрылись, и сигнал дальше не проходит, это не значит, что раны нет, это не значит, что болевой рецептор не воспринимает. Он воспринимает, но дальше, чем спинной мозг, он не проходит.

Если мы надавим на этот синяк пальцем, мы увеличим импульсацию со стороны рецептора и эти ворота пробьем, будет больно, дальше опять закрылись, забыли. Почему мы не чувствуем боль, которую чувствуем всегда, которая нас всегда повреждает? Потому что есть этот прекрасный механизм, но он иногда ломается. И для того чтобы он сломался, надо 3 месяца, отсюда идет классификация.

Андрей Реутов:

Это та самая хронизация?

Татьяна Виноградова:

Да, потому что когда мы на рецептор воздействуем длительно, долго, постоянно и заставляем эту мембрану разряжаться, отсылая электронные импульсы, то нейрончик перестраивается под раздражение, мы же все адаптивные, мы адаптируемся под все, и он тоже адаптируется, меня бьют, но я крепчаю. И то раздражение, которое ему требуется для разряда, становится все меньше и меньше. Такое же происходит с нейроном в спинном мозге, к нему же постоянно приходят, он тоже перестраивается, такое же происходит и с нейрончиком головного мозга, он тоже перестраивается, и в конечном итоге мы можем прийти к такой ситуации, которую в неврологии иногда называют проэпилепсия, потому что этот механизм и есть механизм развития эпилептических припадков, когда нам не нужен раздражитель, чтобы этот рецептор вдруг послал электрический импульс, на ровном месте. Мы можем полечить воспаление, все зашить, все зажило, а он перестроился и самостоятельно начинает разряжаться.

Мы этот нейрончик полечили, а если у нас перестроился нейрончик на спинном мозге, а если уже перестроился центральный? Вот она, хроническая боль, на периферии все хорошо, нет никакого повреждения, пациент ищет, доктор ищет, все просмотрели, все везде классно, а спина болит девятый месяц. Мы даем противовоспалительные таблетки, а они не работают, мы даем миорелаксанты, которые действуют на уровне спинного мозга, а они не работают.

Андрей Реутов:

Так лечить или не лечить? Боль – это хорошо, благодаря боли мы существует, боль нам постоянно подает сигналы. На каком этапе надо начинать лечить боль? Мой отец нейрохирург, и когда я ему говорил: «Пап, у меня голова болит. – Голова болит у моих пациентов в нейрохирургии, а ты стисни зубы и иди дальше». В какой момент лечить? Допустить хронизацию? Мы же не должны, как те мамочки на площадке, начинать дуть на ребенка в ожидании реакции.

Татьяна Виноградова:

Когда она мешает жить, качество жизни, и это зависит от индивидуальных характеристик самого человека. Кому-то будет мешать даже минимальное болевое раздражение, ситуация будет катастрофизироваться, а кто-то готов потерпеть день, два, три. Не надо долго терпеть, если болит в одном и том же месте либо в разных местах, но постоянно, не надо ждать 3 месяца. 3 месяца – это тот срок, когда нейрончику надо перестроиться, этого достаточно, чтобы его перестроить на уровень хронизации, потому что обратный процесс гораздо дольше.

Андрей Реутов:

Есть боль острая, есть боль хроническая. Я оперирую, и при определенной операции, после нескольких часов в одном положении у меня начинает болеть плечо и болит несколько дней, но оно не болит у меня 3 месяца, но на протяжении последних 10 лет я понимаю, что эта проблема у меня есть. Это острая боль, потому что еще не прошло 3 месяца, либо уже хроническая, потому что 10 лет на протяжении нескольких дней в месяц я испытываю эти неприятные ощущения?

Татьяна Виноградова:

Это постнагрузочная острая ноцицептивная боль, потому что хроническая боль безостановочная, у нее нет стоп-сигнала, у тебя поболело день, два, мышца расслабилась, и боль ушла. Эта боль хорошая, добрая, она говорит: обрати на меня внимание, нужно что-то поделать или не нужно, надорвал ты эту мышцу при своем напряжении или нет, потому что если ты действительно надорвешь мышечную ткань, повредишь связку при гиперусилии, то она за два дня не пройдет, она будет болеть гораздо дольше. Здесь, скорее всего, потребуется помощь доктора и снижение воспалительного процесса в данном месте. А если поболело, потом прошло, и ты четко понимаешь причинно-следственную связь, накачиваем руки. Ты делаешь великие вещи, ты стоишь за этим столом в жутком напряжении, честь и хвала, низкий поклон, потому что я бы не смогла никогда в жизни, это не дать таблетку, а совсем на острие ножа. И вы рассчитываете на 3 часа, а ушел в 15, поэтому здесь натренировать целиком и полностью не получится, это профессиональная болезнь нейрохирургов, стоматологов. Только гимнастика, постоянный уход за своим телом.

Андрей Реутов:

Есть большое количество видов боли, когда НПВП не работают вообще. Ты упомянула стоматологов, и я сразу подумал о невралгии тройничного нерва, когда ко мне приходят пациенты, у которых адски болит голова, ты их расспрашиваешь, они во всей красе описывают классическую невралгию: боль по типу удара током, прострелы, провоцируются тем-то, и ключевая фраза: «Доктор, НПВП мне не помогают». А мне алголог только что сказала, что если болит, надо пить НПВП. Почему, это же боль?

Татьяна Виноградова:

А это другая боль. Есть патофизиологическая классификация боли, которая строится на уровнях повреждения, которое мы получаем. Невралгия тройничного нерва – это как раз четкий пример повреждения нервного волокна. Когда мы имеем повреждение нервного волокна, мы это называем невропатическая боль, в случае с черепно-мозговыми нервами она часто приобретает невралгический характер, и здесь дело не в рецепторе, не в нейрончике второго, третьего порядка, здесь дело в самом проводнике, именно он поврежден. Стоматологи часто работают с тройничным нервом и иногда его повреждают вынужденно, это частое осложнение, мы с ним любим и умеем работать. Здесь нет зоны воспаления, рецептор не возбуждается, здесь поврежден проводник, и именно этот проводник начинает давать такие невралгические проявления жестких прострелов. Тут нет воспалительного процесса, это разрядка на уровне волокна, и мы здесь работаем только противоэпилептическими препаратами, почему я и сравниваю механизм хронической боли с эпилепсией, потому что мы в этот момент вынуждены давать такие препараты, как карбамазепин, для того чтобы стабилизировать клеточную мембрану проводника, и только так мы можем заглушить данную боль, чтобы этот нервный проводник восстановился и проводил нервный импульс так же, как раньше. Для этого нужно время, противоэпилептическим препаратам мы даем время на самовосстановление без боли, чтобы не хронизировать процесс.

Андрей Реутов:

Когда к моему коллеге приходит тургеневская девушка, которая говорит, что болит, он смотрит и говорит: «Может, вы амитриптилинчик попьете?» И потом она приходит: «А болеть-то перестало». Как так получается? Мы назначаем не НПВП, не назначаем противоэпилептические препараты, а назначаем антидепрессант, и у человека при этом уходит симптоматика. На каком уровне здесь воздействие?

Татьяна Виноградова:

Мы воздействуем на нейрончик третьего порядка, это уже работа с красивой хронической болью, она достаточно сложна. Амитриптилин мы обожаем, и скажу любому доктору: если мы совсем ничего не понимаем про боль, но понимаем, что она хроническая и не купируется ничем, то лучший выбор – это четвертушка амитриптилина.

Андрей Реутов:

Пациенты очень обижаются, говоря, что я же не психически больная, а вы мне назначаете антидепрессанты.

Татьяна Виноградова:

Это катастрофа нашего современного медицинского мира. Я все время возмущаюсь и говорю о том, как же неправильно назвали фармацевты, фармакологи эту группу препаратов. Можно назвать ее ингибиторы обратного захвата серотонина и норадреналина.

Андрей Реутов:

Теперь, когда будут спрашивать, я буду говорить: «Амитриптилин? – Нет, что вы, это ингибиторы обратного захвата…»

Татьяна Виноградова:

Нет, амитриптилин – это трициклический препарат, первый ряд, мощный, но он работает и переносится в маленьких дозировках. Психиатры нас забьют, если мы скажем про 6/25 амитриптилина, они скажут: ребята, он не работает, амитриптилин работает в дозе 75 и выше. А мы, неврологи, алгологи, говорим, что нам не нужны такие дозировки, у нас цели другие, мы должны подействовать на нейрончик третьего порядка, мы должны подействовать на восприятие боли, потому что это субъективное ощущение, мы на него работаем с помощью снижения процесса восприятия. Здесь мы используем и центральные противоэпилептические препараты, такие как габапентин, ламотриджин, много чего используем как коанальгетики. Плюс, если бы не было трициклических антидепрессантов и селективных ингибиторов обратного захвата серотонина и норадреналина, что важно, потому что серотониновые препараты не работают с болью, с болью работают только высокие антидепрессанты, которые захватывают обратно еще и норадреналин, потому что норадреналин – это болевой нейромедиатор, и с его трансформацией, с его переделкой концентрации в нейрончиках головного мозга, мы можем подавить болевые ощущения, а уж перестроится мозг сам, но он должен перестраиваться долго. Мы очень быстро перестраиваемся на патологический рефлекс, а сломать патологический рефлекс и перестроить все обратно, вернуть разряды и эту клеточку в норму – это не меньше, чем 6, 12, 24 месяца, то есть это очень долгий процесс, потому что наши клетки все запоминают. Мозг ленив до безобразия, это моя любимая фраза, он не любит тренироваться, он не любит ничего запоминать.

Ты приехал на лекцию любимого профессора, слушаешь, восхищаешься знаниями, ты выносишь из этой лекции 15%, а все остальное мозг считает хламом. Почему говорят повторение – мать учения, ты еще раз это прочитал, еще раз прослушал, потому что ты своему мозгу навязываешь – нет, не хлам, мне это надо, мне это интересно, а давай запомним, давай положим в закрома памяти. Чем больше раз мы повторяем, тем лучше мозг запоминает этот рефлекс. Сломать рефлекс очень сложно, особенно высокий, психофизиологический, который эмоционально окрашен, это катастрофа, взять и все поломать. Мозги ленивые, они не хотят этого делать.

Андрей Реутов:

Поясним для наших пациентов. Болело-болело, мы назначили таблеточки, пьет, пьет, пьет, и тут боль прошла. Мы не бросаем? Я помню на примере психиатров, которые были у нас в студии, когда лечили депрессию, настроение улучшилось, и они говорят: «Только не бросайте».

Татьяна Виноградова:

Это только начало, не бросаем до тех пор, пока не переделаем рефлекс, пока мы не сломаем рефлекс, это же рефлекс восприятия, депрессивное расстройство – это тоже рефлекс восприятия, и ломать любой патологический, ненужный рефлекс сложно, долго, мозг ленив, он не хочет, не будет, он будет сопротивляться. Очень хороший пример, как переделываются рефлексы. Есть самые простые рефлексы, которые мы используем в своей жизни: приходите вы домой после работы, темно. Что вы делаете в этот момент? Нажимаете на выключатель, включается свет. Вы это осознаете? Никто из вас не осознает, что вы взяли свою руку, сделали целенаправленное движение, нажали на выключатель, и вследствие этого включился свет. Это наработанный автоматический рефлекторный акт, ваш мозг настолько ленив, что он не потратил ни одной молекулы АТФ, чтобы воспроизвести это сложное действие. Это эмоционально неокрашенный рефлекс, то есть от этого ничего не зависит.

Когда вы обратите внимание на то, это не работает? Когда свет не включился. Что в тот момент мы думаем? Мы начинаем соображать, мозг начинает потихонечку включаться в процесс – а что случилось? В этот момент наша кора дает миллиарды решений почему: цунами, взрывы, любые, даже самые сумасшедшие. Когда это все просеивается, до нашего сознания доходят 3-5 самых возможных вариантов, то есть мозг просеял – не цунами, ты не ослеп, ты только что видел, ключи доставал. Выключили свет, сломался выключатель, то есть то, что реально.

Как работает мозг? Сломай рефлекс. Делаем мы классический долгожданный ремонт в нашей прихожей, ты привык, что выключатель слева, но не послушались тебя рабочие и сделали это с другой стороны. И каждый раз, когда заходишь, бух – никак, ты сталкиваешься с тем, что твой рефлекс не работает, ты его ломаешь, навязываешь своему мозгу другой рефлекс, и каждый раз твой мозг прокручивает момент – ах, я опять забыл, что другая ручка. Ты целенаправленно заставляешь дружить другие нейроны. Сколько вы так делать будете?

Андрей Реутов:

3 месяца.

Татьяна Виноградова:

Это минимум, если мы говорим про доказательную медицину, то патофизиологи называют нам цифру 1200 повторений, посчитайте, сколько это дней – 3 года. 1200 повторений на простой эмоционально неокрашенный рефлекс. А сколько нужно для того, чтобы изменить эмоционально окрашенный жизнеугрожающий рефлекс? А мы говорим про 6 месяцев, 12, 24. Это минимум.

Андрей Реутов:

Наше время пролетело очень быстро, поэтому с тебя сухая выжимка для наших пациентов, совет, когда бежать к алгологу, цефалгологу?

Татьяна Виноградова:

Не надо терпеть боль вообще. Если вы не понимаете причинно-следственной связи, то к доктору нужно обращаться сразу. Это не сразу должен быть алголог, есть же терапевт, прекрасный доктор, который должен осознать, что нам поискать либо дать ту таблетку, которая в этот момент вас полечит. Если она вас не вылечила, тогда нужно обращаться к более узкому специалисту, необязательно к цефалгологу, это может быть травматолог-ортопед, хирург, это должен быть специалист, который умеет работать с болью. А если он не справился, значит идем к алгологу, это последнее звено. Не надо терпеть боль никакую, если она нарушает вашу трудоспособность, если она не нарушает трудоспособность, тогда 3 месяца, в одном и том же месте, с одной и той же характеристикой.

Андрей Реутов:

А если лечимся, то ни в коем случае не бросаем лечение, пока не переключились включать левой рукой выключатель, который был справа. Надеюсь, что наши пациенты вынесли полезные знания, я в этом не сомневаюсь, и самое главное, что мой мозг за сегодняшний эфир начал работать именно так, как ты и сказала. Я понимаю, что мозг нейрохирурга особенно ленивый, но сегодня он заработал, и я приду и перечитаю ту информацию, которая позволила мне сегодня более развернуто говорить на тему рефлексов, на самом деле все забывается, а вам желаю крепкого здоровья, чтобы у вас не болела ни голова, ни плечо, хотя боль помогает нам жить. До новых встреч.