Михаил Довженко:
Добрый день, дорогие зрители, в эфире первый выпуск программы «Студия Довженко», в эфире ее ведущий Михаил Довженко, и у нас в студии человек, которого все ждали, оперный и эстрадный певец, мой друг, президент фонда Чайковского Дмитрий Галихин. Здесь должны быть закадровые аплодисменты, потому что ты не можешь не появиться так, чтобы это было незаметно, 196 см роста…
Дмитрий Галихин:
Преувеличиваешь, 195, как у Федора Ивановича Шаляпина.
Михаил Довженко:
Которого ты изображал в программе «Один в один».
Дмитрий Галихин:
Это было очень интересно с точки зрения опыта. В 19 лет у меня было очень похожее с ним лицо, и в один из моментов мне звонит продюсер этой программы и говорит: «Не могли бы Вы исполнить Шаляпина? — Заманчиво, но я все-таки тенор». В ответ я услышал: «А какая разница?» Получилось то, что получилось, помогло, что Шаляпин все-таки легкий бас, он не бас профундо, а я тенор драматический, ближе к баритону, я и заканчивал как баритон и потом переходил в тенора, поэтому для меня тесситура знакомая, на этом стыке я и попытался сыграть.
Мне самому не очень понравилось, хотелось бы больше вокальной убедительности. С точки зрения образа помешало то, что они лезли со своим гримом, потому что я без грима больше на него похож. Но самое смешное осталось за кадром, наше пике со Стояновым. Верник попросил Юру, чтобы он перестал мне завидовать, это было очень смешно, потому что Юра начал разговор о том, почему ты, исполняя песню Шаляпина «Очи черные», не скачешь по сцене. Мы учились в разных учебных заведениях, тем не менее актерское мастерство проходили у одних учителей, и чем выше человек, 1 м 85 см и больше, тем меньше движений на сцене. К сожалению, не остались видеосвидетельства исполнения Шаляпина «Очи черные», но я не верю, чтобы он скакал и прыгал, когда это исполнял, причем Шаляпин всегда был довольно статичен, и в этой статичности он был монументален.
Михаил Довженко:
Кого ты назовешь в первую очередь своими учителями?
Дмитрий Галихин:
Первый человек, который меня заразил бациллой музыки, это Виктор Сергеевич Попов, народный артист Советского Союза, руководитель Большого детского хора Всесоюзного радио и центрального телевидения, солистом которого я был.
Михаил Довженко:
На фотографии 1981 год, Колонный зал Дома союзов, Москва, Дима Галихин, солист Большого детского хора Всесоюзного радио и центрального телевидения СССР. Здесь написано, что ты исполняешь песню «Здравствуй, Москва», а какая твоя самая известная песня?
Дмитрий Галихин:
«Наташка-первоклашка», она была написана Юрием Чичковым еще до моего появления в Большом детском хоре, и первое исполнение было Сергеем Парамоновым. Но Чичков был недоволен, потому что он написал песню-дуэт, и ему нужно было, чтобы исполняли девочка с мальчиком, а в этот момент Лена Могучева, которая пела вместе со мной, замечательная девочка, она пела на «Песне года» «Пропала собакам»: «Висит на заборе, колышется ветром, колышется ветром бумажный листок. Пропала собака...» Это был хит, и Чичков попросил Попова, чтобы он представил песню «Наташка-первоклашка» в дуэте, показывает на меня: «Пускай Дима споет». И мы так хорошо представили в Колонном зале, что буквально через 2 недели приехали в государственный дом звукозаписи и с оркестром Силантьева Юрия Васильевича сделали фондовую запись песни «Наташка-первоклашка», и если вы слышите два голоса, девочки и мальчика, это мой и Ленин голоса, часто крутят на мероприятиях.
Михаил Довженко:
Сейчас ты этой песне дал вторую жизнь.
Дмитрий Галихин:
Мне очень понравилась история, как Юра Маликов со своим коллективом делает ремиксы, перепевает песни 1980-х, и подумал — а почему бы это не сделать? Я позвонил сыну Юрия Чичкова, попросил его разрешения переделать эту песню, и получилось очень красиво.
Михаил Довженко:
Ты исполнял Шаляпина, очень часто поешь «Онегина», исполни прямо здесь несколько фраз.
Сверкают багряные грозди рябин,
Как сотни веселых огней,
Сегодня я в школу иду не один,
А с младшей сестренкой своей.
Сестренка Наташка теперь первоклашка,
Теперь ученица она,
И знает об этом вся улица наша,
И знает об этом вся наша страна.
Михаил Довженко:
Такое ощущение, что в тебе внутренний ребенок как был, так и остается.
Дмитрий Галихин:
Я бы назвал это не ребенком, а бациллой, которая так во мне и сидит, это любовь к сцене, невозможность жить без сцены, своего рода наркотическая зависимость в хорошем смысле этого слова. Но когда у меня началась мутация голоса, а началась она довольно рано, это было просто страдание, была ломка, я ходил на мероприятия, прикасался к сцене. Представь себе, гастроли коллектива по полтора месяца, когда ты по 22 города проезжаешь одной страны и поешь днем и вечером, концертов такое количество, даже не знаю, как эти дети выдерживали.
Михаил Довженко:
Вы начали ездить очень рано, какие были самые экзотические страны?
Дмитрий Галихин:
Конечно, Япония, это космос, 1981 год, когда мы слаще морковки вообще ничего не ели, и тут самолет, причем мы же не просто летели Москва-Токио, это же валютный рейс, а кто за детей будет валюту платить, даже за раскрученный коллектив? Никто. Поэтому мы сначала летели самолетом до Хабаровска, от Хабаровска до Находки ехали поездом, а от Находки до Йокогамы мы плыли пароходом. И только пароход был валютный, вся остальная часть была за рубли. Приходим в Йокогаму, выгружаемся, и ощущение, что ты попал на другую планету.
Михаил Довженко:
Когда Тарковский снимал «Солярис», он хотел показать другую планету, они снимали в Японии по той же самой причине.
Дмитрий Галихин:
Все другое, от мироощущения человека, от взаимоотношений, от понимания до окружающей среды.
Михаил Довженко:
Это был Советский Союз, вы были школьниками, и говоря о твоем образовании, у тебя в биографии есть пункт, который называется Италия, для любого оперного певца это очень важный момент.
Дмитрий Галихин:
Римская музыкальная академия сама по себе вещь хорошая, я занимался с Пьеро Каппуччилли, это величайший итальянский бас, именно он мне и сказал о том, что у тебя настолько большой диапазон физиологически, что тебе просто нужно выбрать на определенном этапе, в какой тесситуре ты более убедителен, где появляется тот драйв, который необходим. Как мне говорил Лисициан Павел Герасимович, с которым я занимался, это мой оперный наставник, потому что мой основной педагог — Петр Ильич Скусниченко, народный артист России, декан вокальной кафедры Московской консерватории, а Лисициан вводил меня в оперный мир, давал понимание, что это такое: «Дима, у тебя более убедительные теноровые тона, история драматики, но пой баритоном, дольше пропоешь». И когда я учился в консерватории, сделал так, что пел баритоном, перепел все баритоновые партии, Онегина, Мизгиря, Грязнова, все есть на моем Yоutube-канале, кстати, подписывайтесь, Дмитрий Галихин, есть еще Telegram-канал, где можно задавать вопросы.
Но мне было не очень комфортно, я не мог донести ту драматику, которую закладывает композитор. Поэтому на определенном этапе я сказал Петру Ильичу, что я буду тенором. Надо отдать ему должное, это величайший педагог, он не стал крутить у виска и говорить — ты что, с ума сошел? Нет, он абсолютно спокойно сказал: «Да, давай работать». В ноябре я пел спектакль в консерваторском театре в «Свадьбе Фигаро» графа Альмавива, это бас-баритон, а уже в марте я пою в «Травиате» Альфреда. Это был ужасный спектакль, в большом зале консерватории собрались все, в первом ряду сидели Зураб Лаврентьевич Соткилава, Ирина Константиновна Архипова, Владислав Пьявко и вся когорта нашей профессуры. Тут зажаться может во всех местах. И когда закончился спектакль, в гримерку прибежал Зураб Лаврентьевич, он даже опередил Петра Ильича: «Дима, все замечательно, в середине какие верха, вах, какой молодец!» Для меня это была величайшая похвала, мы с ним после этого сдружились.
Михаил Довженко:
Еще раз вернусь в детство, понимал ли ты тогда, с кем выступаешь на сцене, потому что у вас и Магомаев на сцене был, и Кобзон?
Дмитрий Галихин:
Дин Рид, Карел Готт, Людмила Сенчина, Рымбаева, Рождественский, перед Брежневым выступали, я с ним случайно состыковался за кулисами Кремлевского дворца съездов.
Михаил Довженко:
Ребенок в твоем лице это понимал?
Дмитрий Галихин:
Наверное, понимал, никакой звездной болезни не было, мы абсолютно четко понимали, что это наши старшие товарищи. Стою я за кулисами, и стоит Шаинский, а у меня выход на сцену, меня колотит, потому что я первый раз пою «Учил Суворов», и он мне говорит: «Дима, ты же зайчик, а у зайчика должны трястись ушки, а не ножки», — и я начинаю мысленно прорабатывать, то есть он возвращал меня из состояния стресса, подбирал какие-то детские приятные слова, и я выходил абсолютно спокойно, даже немножечко смеясь над тем, что он мне сказал.
Точно так же, как Кобзон Иосиф Давыдович, я у него учился тому лоску, который должен быть у певца. Как ребенок может это оценить? Все просто, перед своим выходом он никогда не садился, и я спросил у его супруги Нелли: «Почему Иосиф Давыдович стоит? — Понимаешь, проблема в том, что он жутко не любит заломы на брюках, а у него шерстяной костюм из дорогой ткани, поэтому он ходит». Я сразу начал обращать внимание, как он одет, как у него повязан галстук, и это потом уже передалось. Не потому что я начитался Шаляпина, что манжеты должны быть именно натуральные, а не бумажные и так далее. Я не напрягал костюмеров, не говорил, что вы рубашки не той эпохи даете, а наоборот, старался, чтобы она была более чистая, более отлаженная, ухоженная, старался делать это сам, не напрягая никого.
Михаил Довженко:
Мы упоминали твой Telegram-канал, пришел вопрос от нашего общего друга, известного фотографа Юрия Феклистова: «Дмитрий, если бы Вы не стали артистом, то кем бы Вы могли стать?»
Дмитрий Галихин:
Юра, ты задал тот вопрос, с которого началось все мое творчество. Попов Виктор Сергеевич сказал так, а это были 1980-е годы, когда у меня началась мутация: «Дима, получи сначала техническую профессию, которая тебя прокормит, и только после этого занимайся творчеством, вокалом». Я получил профессию автомеханика, получил диплом инженера шиномонтажного производства, закончил техникум Мосгорисполкома, это был самый блатной в Советском Союзе техникум, в него попасть было сложнее, чем в МГУ, потому что все инженеры, которых готовили в этом техникуме, выходили и сразу работали в Южном порту на сервисе, это же клондайк, самые дорогие места. Для понимания тех, кто не жил в Советском Союзе, ремонт автомобиля — это было самое дорогое, что можно было представить, а автослесарь просто элита.
Михаил Довженко:
Помнишь, как в фильме «Когда деревья были большими», можешь сейчас сказать, что руки помнят?
Дмитрий Галихин:
По поводу рук была очень смешная история. Я еду на гастроли в Швецию, беру машину, думаю — проеду до Норвегии. Мы садимся с супругой, проезжаем, останавливаюсь, и машина глохнет, на что супруга говорит: «Галихин, ну ты же учился когда-то». Открываю капот, там все в блоках, половина электродвигатель, половина бензиновый, а мы же учили максимум Жигули, минимум — ГАЗ 66. Я сказал, что трогать это не буду, давай мы лучше позвоним в сервис.
Михаил Довженко:
Ты мог стать кем угодно, потому что у тебя были очень непростые дедушки, они же влияли на тебя.
Дмитрий Галихин:
Это было ужасно сложно. Дедушка был очень интересный человек, закончил высшую партийную школу, прошел всю Великую Отечественную войну командиром саперной роты, сначала он был комиссаром, потом стал командиром саперной роты, саперная рота — это смертники, по большому счету. Он поменял за все 4 года войны 6 составов этой роты, куча ранений было. Стал выпускником Высшей партийной школы и уехал заместителем руководителя посольства в Китае по политической линии, это как раз тот момент в 1950-е годы, когда с Мао разругались, а дедушка был по политике, так что было сложно. Он вернулся, его взяли в ЦК, был начальником хозяйственного управления ЦК КПСС, а что такое начальник хозяйственного управления, вы понимаете.
Михаил Довженко:
Человек, с которым хочет дружить вся страна.
Дмитрий Галихин:
В этой связи было очень сложно, потому что он видел в своем внуке по крайней мере функционера.
Михаил Довженко:
Ты был очень блатной мальчик.
Дмитрий Галихин:
Да, мы жили у метро Сокол, вся эта тусовка, плюс я еще внучатый племянник авиаконструктора Яковлева, и моя тетка, которая была супругой Александра Сергеевича Яковлева, была любимицей Сталина, это была летчица-рекордсменка мира по скорости, получила первый орден Ленина в 1935 году. И познакомились они с Яковлевым не просто так, что красивая девушка, Калинин на награждении орденом Ленина сказал: «Саша, присмотрись к этой девушке», — и он так присмотрелся, что она стала его женой. Тетя Катя для меня была богом в том смысле, что я понимал, через что она прошла, она практически спасла всю мою семью, потому что в тот момент была эвакуация из Москвы, она дала машину, и только благодаря скорости этой машины они ушли из-под обстрела. С такими родственниками я понимал, что просто автомехаником я не отделаюсь.
Михаил Довженко:
Какая была реакция семьи на то, что ты решил стать артистом?
Дмитрий Галихин:
Разговоры о том, когда ты займешься серьезной работой, были. Я пришел из армии и должен был поступать в Комитет госбезопасности Советского Союза, потому что меня направили туда из армии, были армейские события, я попал в горячую точку под конец службы, в Азербайджан. И когда я пришел, мне назначили лист рекомендаций на вступление, я был кандидатом в члены партии. А я пришел после всех этих перипетий и не знаю что делать. Думаю, сейчас буду поступать куда-то, надо переждать, и мне звонит товарищ: «Ты все равно ничего не делаешь, у Женьки Маргулиса группа «Шанхай», ему колонки надо потаскать. — Я что, грузчик? — Да нет, там тусовка». Я пришел, мы подружились с Женькой, потом предложил что-нибудь административное поделать. И тут сдаю я экзамены в КГБ, довольный, что сдал, а одновременно с этим я пел в хоре молодежи студентов при Московской консерватории, такое отдохновение души, и мы постоянно гастролировали по Европе. Женька смотрит на меня и говорит: «А что ты такой довольный? — В КГБ поступил». Женька со своим бэкграундом рокера, и тут чувак приходит к нему и говорит, что он в КГБ. Я благодарен ему на всю жизнь, он сказал: «Дима, скажи, ты откуда приехал сейчас? Где ты был на гастролях? — В Испании. — А сейчас куда ты едешь? — Во Францию. — Ты понимаешь, что больше ни на какие гастроли не поедешь? — Как это не поеду, мне не дадут петь? — Ты что, дурак?» Я пошел и забрал документы. Женечка, огромное тебе спасибо, я первый же оперный концерт посвящаю Евгению Маргулису.
Михаил Довженко:
В самом начале программы я тебя представлял, как оперный и эстрадный певец. Массу разговоров слышу о том, болезненно это или нет, правильно или неправильно переходить из оперы в эстраду. У нас же все специалисты в футболе и в музыке, объясни эту ситуацию, что это означает для профессионала.
Дмитрий Галихин:
Лет 10 назад я давал интервью и написал о том, что оперный певец должен петь оперу, эстрадный певец должен петь эстраду, джазовый должен петь джаз. Прошло время, и я понял, как глубоко ошибался, я был абсолютно не прав. Дело в том, что мне повезло: когда у меня была мутация голоса, после детского хора меня отдали в бокс, я закончил юношеским кандидатом в мастера спорта и боксировал вместе с Костей Дзю у одного и того же тренера. Это мне помогло сообразить: сначала ты идешь в тяжелый вес, работаешь в одном весе, сгоняешь и уходишь в более легкий вес, и с теми соперниками, которые работают в этой весовой категории, ты справишься очень легко. Точно так же и здесь, нужно идти сначала в оперу, готовить себя для оперной сцены. Концерты — это все ерунда, пока ты не вышел на оперную сцену, ты оперным певцом называться категорически не можешь. Поэтому есть артист камерного театра и есть оперный, это неспроста. И только после того, как ты набрался этого мяса, когда ты поешь на тысячную аудиторию без всяких микрофонов, передаешь нюансы своего голоса, не подключая к этому аппаратуру, ты прикасаешься к эстрадному материалу (это же более вокальный материал, тем не менее все равно эстрадный материал), тогда все получается, и это помогает.
Михаил Довженко:
Абсолютно правильная мысль, потому что ты вряд ли будешь в балете танцевать авангард, не оттанцевав классику, просто не каждый это понимает.
Дмитрий Галихин:
У нас этого не понимают, сейчас же у нас, как у Шарика из Булгакова «Собачье сердце» — фамилию прописал и шабаш. Точно так же в интернете пишут — оперный певец или оперная певица. А в каком театре вы пели, какую партию исполняли, что вы можете сказать по этому поводу? Я благодарен прежде всего своим учителям, потому что они открыли мне тайны оперной сцены.
Михаил Довженко:
Самые важные для тебя сценические площадки как для оперного певца?
Дмитрий Галихин:
Мне очень понравился своей камерностью Эстонский театр оперы и балета, очень классная сцена и очень классный коллектив Воронежского оперного театра, Красноярский коллектив замечательный. Все наши театры классные в том смысле, что они высокопрофессиональные.
Михаил Довженко:
Из Красноярска же Хворостовский.
Дмитрий Галихин:
Мы с Димой общались, и довольно неплохо, пересекались с ним на телевизионных площадках, мероприятиях, и у нас был с ним разговор по поводу того, что он очень хотел брать материал неаполитанских песен, а они в основном написаны для тенора. И когда ты начинаешь петь его в баритональной тональности, они практически не звучат. Он следил за мной, как я переходил из голоса в голос, это была редкая история, и он говорит: «Я жутко тебе завидую, потому что ты можешь сейчас спокойно выйти и спеть неаполитанскую песню, как она написана, и она совсем по-другому зазвучит». Для меня Красноярский оперный театр — это Димина сцена, по которой он ходил, это обязывает.
Очень много историй, театральные байки — я через все это прошел. Спектакль «Пиковая дама» для меня тот спектакль, где на сцене творится чертовщина. Например, сцена спальни графини, кто знает фактуру оперы «Пиковая дама», Герман выходит и поет: «Все так, как мне она сказала. Что же? Боюсь я что ли?» И он выходит, тишина, ничего нет, спальня, и только ее образ моргает, а я выхожу со свечкой. На авансцене стоят большие канделябры, они подключены к электричеству, а свеча электронная. Я пою, и в этот момент у меня начинает помаргивать лампочка в этой свече. Ну моргает, с батарейкой что-то, и тут я смотрю — на авансцене один из канделябров в такт этой свечи начинает так же моргать. У меня на всех местах волосы дыбом встали, мне стало жутко нехорошо. Спас меня помощник режиссера, он снял эту ситуацию, потому что я не знаю, чем бы все это закончилось, потому что это жутко страшно, ты понимаешь, что сейчас происходит то, что от тебя абсолютно не зависит, где-то высшие силы. Помощник режиссера понимает, что ответственный спектакль, у него моргает контакт канделябра, который стоит на сцене, и начинает за провод его утаскивать, причем что удивительно — я иду и пою: «Что же, боюсь я что ли?» Затихаю — он начинает тянуть, дальше пою: «Нет, так решено», — и опять начинает тянуть. Зал весь лежит, в конце концов, пока я дохожу до этой части сцены, канделябр постепенно уезжает. После сцены, когда я застрелил графиню, закрывается занавес, вылетает режиссер, а я прошу не ругать его, он, по большому счету, спас меня.
Другая сцена, когда подвешен огромный фонарь в сцене казармы, когда Герман читает письмо Лизы, сцена сумасшествия. Как всегда, на репетицию фонарь не вешают. Приезжает приглашенный солист, ко мне подходит художник по сцене: «Короче, вот здесь фонарь, ты поймешь». Но кто же мог сказать, что этот фонарь 2 с полтиной метра высотой, и он висит практически посреди сцены, и когда они его на цепях начинают раскачивать, а я в этот момент встаю с кровати, иду к столу, вижу, что он летит мне прямо в лоб. Я уворачиваюсь, красиво же надо увернуться, зрители смотрят, сажусь на кровать, и у меня сцена с хором, хор за кулисами. Но я напрочь не помню, что мне петь, такая стрессовая ситуация. Начинаю молиться — Господи, помоги мне вспомнить. Механическая память включается, и я начинаю петь, все проходит хорошо. Потом в литературной газете написали: «Как гениально артист разработал партию Германа, его внутренний монолог было слышал из последнего ряда».
Михаил Довженко:
Хочу вернуться к книжке «Певец, которого все ждали», очень скромно названо.
Дмитрий Галихин:
Это пожелание редактора, который редактировал эту книжку, Алексей для Иосифа Пригожина делал концепцию Валерии, певицы, которую все ждали, как он мне сказал, мне за этот слоган ничего не заплатили, используй в своей книжке.
Михаил Довженко:
И дальше подзаголовок «Путь к вершине». Долго еще к вершине идти или ты уже достиг вершины, на каком этапе жизни ты сейчас находишься?
Дмитрий Галихин:
Есть мое понимание того, как добиться успеха, как идти к вершине, потому что я понимаю, что чем выше планку ты ставишь, тем выше приходишь, все равно ты к этой планке не дойдешь никогда, но ты подойдешь к ней поближе, то есть надо ее задирать. В моей ситуации я не оцениваю себя по возрасту и вообще по всему, я еще в начале пути.
Михаил Довженко:
Как у Гумилева, посередине странствия земного.
Дмитрий Галихин:
У меня очень много задумок, очень много идей, мне нравится снимать новые клипы, на моем YouTube-канале много новых клипов, которые я снимаю, абсолютно необычных.
Михаил Довженко:
Ты их делал даже на основе кадров из моего фильма «Короткие волны», и очень интересно получилось, я бы даже сказал, что ты какой-то странный жанр придумал: ты берешь видеоряд из фильмов, переосмысливаешь его, и ты придумал новую историю со своим сценарием, драматургия появляется. Может быть, это твой собственный жанр?
Дмитрий Галихин:
Наверное, и это действительно мало кто делает, потому что просто нарезать куски видеоряда — это одно, я сталкивался с этим.
Михаил Довженко:
Ты занимался рекламой.
Дмитрий Галихин:
У меня была очень большая рекламная компания, через мои руки прошли «Русский дом Селенга», еще в то допотопное время, и я прекрасно понимаю, что в каждую историю надо вкладывать идею, а это самое дорогое. Что в нашей стране не ценится? Идея, все такие — ой, подумаешь, придумать. Ты режиссер, что самое недоработанное в нашей киноиндустрии?
Михаил Довженко:
Сценарий.
Дмитрий Галихин:
Нет, кастинг, у нас кастинг-директора, прости Господи, я смотрю, сидит, воротничок поправляет: «Я кастинг-директор». Думаю: если вы кастинг-директор, этот фильм смотреть даже не стоит. Это же самое дорогое — подобрать идею, найти эту идею, и второе — проработать кастинг. Мы начинаем фильм про одно, а заканчиваем совсем про другое, потому что понимаем, что мы исходим из того, какие артисты у режиссера. Точно так же, почему я сейчас снимаюсь голым.
Михаил Довженко:
Что значит ты снимаешься голым?
Дмитрий Галихин:
С моим замечательным товарищем, с фотографом Виктором Горячевым мы поэкспериментировали, и я снялся голым, причем я не просто так это сделал. Сейчас принято подбирать по кастингу артистов на оперные партии, не как раньше, Монсеррат Кабалье выходит вместе с Лучано и начинают изображать любовную сцену. Гении, безусловно, даже не обсуждается, голоса божественные, но чисто визуально картинка — два кита, которые рассказывают друг другу о своих чувствах. Поэтому прежде всего смотрят на кастинг. Мой товарищ Сережа Романовский замечательный, блестящий тенор, он себя держит в такой форме...
Михаил Довженко:
То есть ты выложил фотографии ню в сети, для того чтобы на тебя обратили внимание, как на оперного певца и лишний раз пригласили в правильный кастинг?
Дмитрий Галихин:
Я это делал, потому что кое-кто меня уже о чем-то попросил, я боюсь раскрывать планы, но прежде всего я хотел посмотреть на реакцию людей.
Михаил Довженко:
И какая реакция?
Дмитрий Галихин:
Абсолютно разная, от того, что нашему знакомому, который задавал вопрос в прямом эфире, звонили и сказали: «А что это у тебя за стриптизер?» — до таких звонков, что Дима, ты молодец, абсолютно правильно, это здорово.
Михаил Довженко:
Получается, ты можешь всю жизнь петь Германа и Онегина и такой реакции все равно не будет.
Дмитрий Галихин:
Когда-то был Алексей Митрофанов, он сейчас в гонениях, и Лешка мне сказал на «Пусть говорят»: «Ты не хочешь в партии Германа снять штаны и показать задницу? — Идея хорошая, но если это не в контексте, это будет очень плохо, потому что на тебя будут тыкать пальцем и говорить: «Это не тот певец, который хорошо поет, а тот, который жопу показал»».
Михаил Довженко:
Я думаю, что это был пересказ сценария фильма «Окно в Париж», когда весь оркестр выступает без штанов, думаю, это был тот период.
Дмитрий Галихин:
Возможно, но обращаю твое внимание на то, насколько можно ню сделать вкусным и насколько можно сделать его похабным, это все в силах режиссера как оперной сцены, так и кинорежиссера.
Михаил Довженко:
Я уверен, что в ближайших своих выступлениях ты все-таки еще не ню. И в конце эфира традиционный вопрос — где тебя можно услышать?
Дмитрий Галихин:
Заходите в YouTube, подписываетесь на мой канал Дмитрий Галихин, и там постоянно вылетает где и когда вы меня можете услышать, я сейчас стараюсь сделать так, чтобы это все было очень элитно, очень элитарно.
Михаил Довженко:
Сегодня у нас в гостях был человек, у которого есть множество соцсетей, самый известный в мире инженер шиномонтажного производства, исполняющий лучшие оперные партии, а также прекрасный человек и певец Дмитрий Галихин.