Андрей Реутов:

Дорогие друзья, очередной эфир «Мозгового штурма» на канале Медиадоктор, и сегодня мы поговорим на очень интересную тему, но сначала небольшая предыстория. Некоторое время назад мне, как нейрохирургу, потребовалась помощь в переводе неврологически тяжелого пациента после многократных нейрохирургических операций для дальнейшей реабилитации, сработала схема 5 рукопожатий. И я с удивлением узнал, что в одном из крупнейших центров, где занимаются реабилитацией таких пациентов, работает мой коллега нейрохирург, причем практикующий нейрохирург, с которым мы много лет назад работали в институте нейрохирургии, где он проходил свою ординатуру. Я спросил: «Ты же практикующий нейрохирург, что ты делаешь в отделении реабилитации?» И я для себя узнал очень много нового о возможностях нейрохирургии в реабилитации, мы довольно быстро нашли общий язык. Сегодня я пригласил к нам в гости своего друга и коллегу, практикующего нейрохирурга Алексея Николаевича Воробьева рассказать о возможностях нейрохирургии в реабилитации.

Алексей Воробьев:

Я работаю в Федеральном научном клиническом центре реаниматологии и реабилитологии, конкретно в одном из его подразделений, нейрореабилитологии. Наш центр уникален не только теми самыми современными наукоемкими методиками, которые мы применяем для реабилитации пациентов, но уникален прежде всего одной из категорий пациентов, реабилитацией которой мы занимаемся, а именно центр занимается реабилитацией пациентов на этапе реанимации, реабилитацией пациентов с хроническим нарушением сознания.

Андрей Реутов:

Возможно, я ошибался и многих своих пациентов, которых адресовал к вам, тоже вводил в некое заблуждение. На самом деле, Google не даст соврать, когда вбиваешь и в поиске выскакивало, как госпиталь для инкурабельных больных, но согласитесь, это абсолютно два диаметрально разных направления – инкурабельные пациенты, которым вообще никак нельзя помочь, и при этом Вы сами сейчас начали утверждаете, что ваш центр занимается восстановлением сознания, возвращением к жизни. За счет чего происходит этот диссонанс, либо это два разных центра и Google нас обманывает, почему так?

Алексей Воробьев:

Я не только от Вас слышу эту историю. Когда только наш центр задумывался еще как проект, звучало так, что это будет госпиталь для инкурабельных больных, но центром после его строительства пришел руководить профессор Гречко Андрей Вячеславович, и он сделал этот центр одним из ведущих в стране центров по реабилитации, и реабилитация самых тяжелых больных в том числе – это то, чем наш центр занимается, я думаю, единственный в России.

Андрей Реутов:

Как давно ваш центр функционирует, потому что я об этом узнал из рассылки несколько лет назад, что уважаемые коллеги, мы открылись, направляйте к нам тяжелых пациентов. Ваши мощности, сколько у вас коек и как давно этим занимаетесь?

Алексей Воробьев:

Центр работает с 2016 года, я туда пришел в 2018 году. По мощностям – в нейрореабилитологии 3 отделения реанимации по 16 коек, отделение нейрореабилитации на 60 и небольшое паллиативное отделение, где-то 20 коек.

Андрей Реутов:

Есть аналоги по России для таких пациентов либо вы единственные и неповторимые?

Алексей Воробьев:

Если Вы говорите про реанимационных пациентов, то я аналогов по России не знаю.

Андрей Реутов:

Я как человек, который понимает что такое реанимационная койка, и насколько это мощно, для того чтобы одного реанимационного пациента содержать, выхаживать, возвращать к жизни, из того, что я услышал, то это впечатляет. Перейдем к теме нашего эфира, я буду рассуждать как нейрохирург. Есть понятие экстренной нейрохирургии – лопнул сосуд в голове, нужна срочная операция. У пациента появились симптомы, он пошел сделал себе МРТ-исследование, и там найден какой-то патологический процесс, опухоль головного мозга в независимости от того, доброкачественная или злокачественная. Мы планово готовим пациента к тому, чтобы выполнить ему высокотехнологичную медицинскую помощь по удалению опухоли, нам нужно сдать анализы, чтобы посмотрел анестезиолог, чтобы нейрохирург был готов. Я пока себе смутно представляю – Вы нейрохирург, который работает в центре для таких пациентов, какой хирургией занимаетесь Вы? Вы занимаетесь практической нейрохирургией?

Алексей Воробьев:

Конечно, и очень много. Пациент с хроническим нарушением сознания, реанимационный пациент – это точно такой же пациент, и он помимо своей основной болезни может болеть теми же экстренными нейрохирургическими патологиями, когда счет идет на минуты, и мы спасаем жизни. Это первичные или повторные кровоизлияния, остро возникшая гидроцефалия, когда нужно срочно дренировать, различные гнойно-септические интракраниальные процессы, которые могут быть как результатом септицемии из-за генерализация какого-то из очагов инфекции. У больных в хроническом критическом состоянии местный иммунитет ослаблен, и любой инфекционный очаг, раз возникнув, может генерализоваться путем проникновения инфекционного агента в кровь, а там уже возможны вторичные инфекционные процессы, и тут нужен будет нейрохирург, чтобы дренировать тот же абсцесс головного мозга.

Но помимо экстренной есть еще основная нейрохирургия, которой я занимаюсь в центре. Есть такое направление хирургическая реабилитация или реабилитационная хирургия. Это понятие появилось недавно в нашем центре, его ввел и активно развивает наш руководитель Алексей Александрович Яковлев, это те хирургические операции, без которых невозможна реабилитация пациента. Если говорить про общую хирургию, это те операции, которые позволяют защитить нарушенную функцию. Допустим, нарушена функция глотания, у пациента тяжелая дисфагия, и тут опять нужен хирург, пациенту нужно выполнить трахеостомию, гастростомию, для того чтобы изолировать дыхательную и пищеварительную систему и как-то накормить пациента, потому что кормление через назогастральный зонд хорошо, но очень длительно продолжаться не может.

Андрей Реутов:

Сразу практический вопрос – как долго мы его можем так кормить, какие сроки Вы рекомендуете?

Алексей Воробьев:

Есть рекомендации, а есть протокол. Поступая в наш центр, пациент с дисфагией осматривается специалистом по глотанию и речи, логопедом, пациенту проводится тот или иной вариант инструментальной оценки глотания, с использованием бронхоскопа или же рентгенологическая оценка, устанавливается нарушено ли у пациента глотание или насколько. Далее происходит медико-генетическая реабилитация, ежедневные занятия с логопедом, оценка динамики состояния пациента, и если есть надежда на то, что в ближайшее время глотание восстановится, пациент показывает хорошую динамику, тогда продолжаются занятия до тех пор, пока глотание не восстановится. А если динамики никакой нет, то ждать не надо.

Андрей Реутов:

Не ждем, чтобы избежать последующих осложнений, той же аспирационной пневмонии, трахеопищеводных свищей. В моем понимании, и в понимании большинства наших зрителей что значит реабилитационный центр – это, условно, шведская стенка, гантельки, тренажеры. У вас есть полноценная нейрохирургическая операционная со штатом, где вы выполняете не просто процедурку, поставить дренаж, а все в полном объеме, потому что мы в дальнейшем будем говорить о высокотехнологичных хирургических операциях, и надо объяснить, что они не выполняются в условиях перевязочного кабинета, что это полноценная оснащенная операционная.

Алексей Воробьев:

У нас в центре есть оперблок на две операционных, одна из которых это нейрохирургическая чистая, а вторая – это общехирургическая, когда нужно прооперировать гнойного больного, мы любезно просим наших коллег предоставить нам их условно чистую операционную, и в этой операционной мы выполняем весь спектр нейрохирургических вмешательств. Она оборудована и операционным микроскопом, и различными системами для навигации, и интраоперационным рентгеном, для того чтобы, если есть такая необходимость, выполнить любое нейрохирургическое вмешательство в условиях центра, не переводя больного и не прерывая процесс реабилитации, если это необходимо.

Андрей Реутов:

Теперь будем плавно переходить к хирургическим аспектам. Вы сказали про гастростому, трахеостому, но пока это все еще не нейрохирургические операции.

Алексей Воробьев:

Что касается нашей с Вами специальности, то это прежде всего реконструктивная хирургия – это закрытие дефектов костей черепа. На этапе острого состояния при возникшей, нарастающей и резистентной к консервативным методам лечения внутричерепной гипертензии, для того чтобы спасти жизнь больному и снизить внутричерепное давление, врачам приходится убирать часть черепа, иногда эта часть достигает половины костей свода черепа, это называется гемикраниотомия. Эта операции эффективна, она помогает спасти жизнь пациенту, но потом, со стабилизацией состояния возникает целый ряд проблем.

В норме наш череп закрыт, изолирован, и на него не оказывают влияние никакие внешние воздействия, а тут череп оказывается не изолированным, и на интракраниальное содержимое начинают оказывать влияние прежде всего два фактора – это атмосферное давление и гравитация. Кроме того, есть целый ряд достаточно крупных исследований, которые показали, что в области дефекта микроциркуляция и ликворообращение в головном мозге нарушаются, и это приводит к так называемому синдрому трепанирования черепа, который проявляется головными болями, реакцией на погоду, и нарушенные функции центральной нервной системы у людей с трепанированным черепом в процессе реабилитации восстанавливаются медленнее. Динамика неврологического статуса более медленная, чем если этот череп сделать снова целым и восстановить тем самым микроциркуляцию и ликворообращение в зоне дефекта.

Андрей Реутов:

Если можно, по пунктам – при каких патологиях чаще всего выполняется декомпрессивная краниотомия: черепно-мозговая травма, инсульт, опухолевый процесс?

Алексей Воробьев:

И то, и другое, и третье. Наиболее старым и первым показанием для этой процедуры являлась черепно-мозговая травма, и наибольший процент декомпрессивных трепанаций происходит именно при тяжелой черепно-мозговой травме. Но в последние годы произошло значительное расширение показаний к этой процедуре, и декомпрессивная трепанация активно применяется в хирургии сосудистой патологий головного мозга, таких как аневризмы артериовенозной мальформации, и также эта процедура вошла в нейроонкологию. При хирургии больших и гигантских опухолей, особенно тесно связанных с крупными сосудами, для того чтобы в профилактических целях предупредить ожидаемый отек мозга и ожидаемую внутричерепную гипертензию, выполняется декомпрессивная краниотомия.

Андрей Реутов:

Любые патологические процессы, которые приводят к тому, что давление внутри черепа, а череп – это замкнутая структура, в отличие от детского черепа он не может увеличиться, кости уже сформированы, и любой патологический процесс, будь то обширный ишемический, злокачественное течение ишемического инсульта, либо массивное кровоизлияние, либо отек мозга, и нейрохирургу не остается ничего другого, для того что спасти жизнь, как убрать часть черепа, чтобы дать мозгу резервное пространство. Раньше этот удаленный лоскут либо вшивали в подкожно-жировую клетчатку передней брюшной стенки, либо где-то на бедре, для того чтобы какое-то время сохранить, а потом доставали, фиксировали, были даже неофициальные методики, замораживали и потом пытались вставить, автоклавировали. Но мы живем в 21 веке, и Вы в своем центре используете самые современные нейрохирургические методики. Как Вы выполняете краниопластику, закрытие дефекта черепа?

Алексей Воробьев:

Множеством исследований показано, что собственная кость, особенно изъятая и подвергшаяся какой-то обработке, это не лучший материал для краниопластики, так как процент осложнений достаточно высок, это и лизис кости, и остеомиелиты.

Андрей Реутов:

Кость может рассосаться.

Алексей Воробьев:

В этих исследованиях было показано, что наиболее оптимальным материалом для этого является искусственный материал. Наиболее распространенными сейчас являются титан или различные неметаллические полимерные материалы: полиметилметакрилат, полиэфирэфиркетон. Мы в своем центре используем два материала в основном: это титан и полиметилметакрилат. Еще применяем такую технологию, как 3D-печать, для того чтобы получить оптимальный для пациентов косметический эффект, то есть формы для изготовления имплантов, сделанные при помощи 3D-печати на основе данных КТ, являются точной копией той части кости, которую пациент потерял.

Андрей Реутов:

По сути, это некое зеркальное отражение. Если у человека отсутствует лобно-височная косточка справа, для того чтобы сделать реконструкцию, мы берем здоровую часть и делаем зеркальное отражение с помощью методик, или как Вы реконструируете?

Алексей Воробьев:

Это один из способов производства 3D-модели. Способы бывают разные, можно достроить по симметричным точкам недостающую часть, а можно просто, если есть данные КТ пациента на этапе до декомпрессии, просто вырезать оттуда. У нас в основном применяется достроение по недостающим точкам или же симметричное отображение.

Андрей Реутов:

Ваш личный опыт как человека, который это выполняет, чему Вы отдаете предпочтение? Понятно, сколько врачей, столько и мнений, что Вы предпочитаете?

Алексей Воробьев:

Зависит от каждого конкретного случая и от конфигурации дефекта, где-то лучше титан, где-то Палакос. У нас применяется титан в виде титановой сетки средней жесткости, ее возможно формировать руками, поэтому она не имеет такой прочности, а Палакос достаточно прочный.

Андрей Реутов:

Мы всегда пишем у пациента с обширным дефектом кости – с целью устранения грубого косметического дефекта и церебропротекции рекомендовано выполнение краниопластики. Какие сроки оптимальны, через какое время после произошедшей мозговой катастрофы Вы рекомендуете выполнение краниопластики для закрытия костей, дефекта черепа, для улучшения реабилитационного потенциала? И провокационный вопрос, я уже предвижу реакцию наших коллег, которым может не понравиться, что спустя длительный период после мозговой катастрофы пациенты продолжают жить с незакрытым дефектом черепа, а мы знаем, что мы устраняем не только косметический дефект, закрывая череп, но и значительно улучшаем реабилитационный потенциал наших пациентов.

Алексей Воробьев:

По поводу сроков, существуют клинические рекомендации для реконструктивной хирургии черепа, и там оптимальными сроками значится от месяца до 6. Но среди многих моих коллег бытует мнение, что с краниопластикой торопиться не надо, там все должно устояться полгода, а то и год, а потом пусть пациент приходит. Но эти полгода или год пациент живет с дефектом и страдает от этого дефекта, если нарушились какие-то функции, если есть психотическая симптоматика как следствие церебральной катастрофы. Если бы этот дефект был закрыт, он бы перестал от этого страдать. Поэтому у нас в центре и по нашему опыту мы стараемся закрывать эти дефекты как можно раньше. К нам поступает пациент с дефектом, вчера прооперировали, мы подождем, пока сойдет отек мозга, когда можно будет это сделать, и сделаем в ближайшие сроки.

Андрей Реутов:

На что ориентируетесь – на степень выбухания лоскута, на данные КТ и МРТ?

Алексей Воробьев:

Не только степень выбухания лоскута, потому что выбухание лоскута может быть вызвано и скоплением ликвора. Данные КТ и МРТ, клинический статус пациента, мы оцениваем все в комплексе и выбираем оптимальный и наиболее ранний срок, когда пациенту следует закрывать дефект.

Андрей Реутов:

То есть это не полгода?

Алексей Воробьев:

Нет, ни в коем случае.

Андрей Реутов:

Бывает такое, когда у пациента вышли все сроки, и он приходит на реконструктивную нейрохирургическую операцию, даже технически бывает крайне сложно отделить кожно-апоневротический лоскут от твердой мозговой оболочки. Мы зачастую мучаемся и под микроскопом пытаемся это разделить, потому что настолько все запаяно, единый конгломерат. Значит чем раньше, тем лучше, опираясь на данные.

Алексей Воробьев:

Да, но есть одно «но». Если пациент в этой области переносил гнойно-септический процесс, тогда мы выжидаем полгода, прежде чем взять его на пластику, потому что гнойно-септический процесс – это показание к отсроченной краниопластике, потому что высок риск рецидива.

Андрей Реутов:

Мы говорим сейчас о нейроинфекции, менингитах, менингоэнцефалитах либо о локальных проявлениях, когда хирург видит, что по ходу ранее выполненного доступа есть гнойничковые высыпания либо свищевой ход? На что Вы ориентируетесь?

Алексей Воробьев:

И перенесенные менингоэнцефалиты, и абсцессы в области операционного доступа, и если есть признаки инфицирования кожи, то есть локально.

Андрей Реутов:

Насколько я понимаю, это лишь малая часть того, что Вы делаете. Давайте переходить к другим аспектам. Зачастую наши пациенты, которые длительно были мобилизованы, которым не проводилась пассивная реабилитация, принимают вынужденное положение за счет контрактур, наличия ограничений движений. Какие методики Вы применяете, для того чтобы бороться со спастическим синдромом и такими патологиями?

Алексей Воробьев:

У пациентов после перенесенной церебральной катастрофы имеется мышечно-спастический синдром, это может быть не только тяжелый генерализованный мышечный тонус у пациента в малом сознании, но и элементарно спастический гемипарез у пациента с локальным перенесенным инсультом. В нашем центре применяются как консервативные методы лечения мышечно-спастического синдрома, это и медикаментозное лечение, и инъекции ботулотоксина в пораженные мышцы, так и такой метод, как нейромодуляция.

Андрей Реутов:

Один из наших эфиров этому был посвящен, но мы обсуждали глобально, теперь обсудим связь между нейромодуляцией и пациентом в тяжеленном состоянии, который поступает.

Алексей Воробьев:

Мы применяем стимуляцию спинного мозга на высоком шейном уровне у пациентов с мышечно-спастическим синдромом. Это метод, который основан на генерации электрических импульсов электродом, который располагается над твердой мозговой оболочкой, над задней поверхностью спинного мозга, эти электрические импульсы вызывают потенциалы в нейронах. Потенциалы как распространяющиеся по ЦНС вниз, так и бегущие к головному мозгу. И наши данные показывают о том, что применение этого метода у пациентов в малом сознании позволяет уменьшать зоны критического снижения кровотока в головном мозге, что позволяет улучшать их неврологический статус, но это если немножко отвлечься от мышечно-спастического синдрома. А те результаты, которые мы получили по спастике, спастика становится меньше, у пациентов со спастическим гемипарезом появляется, что самое удивительное, движения в руке, которых не было, по случаю чего они радуются, как дети, они говорят: «Доктор, смотрите, двигается. – А раньше не двигалась? – Нет, раньше не двигалась».

Андрей Реутов:

Это же здорово, для такого пациента любой мало-мальский шажок на пути к выздоровлению дорогого стоит. Вы ставите электроды над твердой мозговой оболочкой, то есть не в спинной мозг. Какой уровень Вы предпочитаете – чем выше, тем лучше, либо есть рекомендации и стандарты?

Алексей Воробьев:

По нашему опыту, 3-5-й шейные позвонки, я использовал у большинства пациентов стимуляцию в зоне 3-4-го.

Андрей Реутов:

Давайте еще раз максимально доступно объясним. Это некая батарейка, которую со временем нужно перезаряжать.

Алексей Воробьев:

Если говорить про систему для нейростимуляции, то это батарейка, но не простая, а с компьютером, блютусом. Стимуляцией, которую она дает, можно управлять, смотреть все параметры.

Андрей Реутов:

Но управляет не пациент, а вы.

Алексей Воробьев:

Управляем и мы, и пациент. Мы задаем программу, мы задаем диапазон, в котором пациент может менять амплитуду, пациент может выбирать из тех режимов, которые ему задал доктор, и менять амплитуду в большую или меньшую сторону в зависимости от своих ощущений, как ему комфортнее, как ему больше нравится эффект. Но это если мы говорим о пациентах в сознании, у которых только одна проблема – это спастический гемипарез. Пациенты в малом сознании – тут только доктор.

Андрей Реутов:

Мы обсудили, что пациентам с мышечно-спастическим синдромом, когда любое движение для наших пациентов ограничено за счет того, что спастика, то есть повышен тонус по спастическому типу, мы предлагаем ботокс, начинаем консервативную терапию, а потом в случае неэффективности предлагаете методику нейромодуляции.

Алексей Воробьев:

Лечение протекает в два этапа. Первым этапом пациенту ставится тестовый электрод и тестовую систему, потому что не у всех пациентов (у большинства, конечно, да, но не у всех) эта методика эффективна. Если мы не знаем, что эта методика эффективна, зачем ставить стимулятор, который очень и очень дорог. И если на тестовой стимуляции мы получаем хороший клинический эффект, тогда пациент идет на имплантацию постоянной системы для нейростимуляции.

Андрей Реутов:

Это дорого, эффективно, и у меня тоже была серия пациентов, которым мы имплантировали электроды в том числе и для восстановления сознания. Вы работаете в федеральном центре, возможно ли выполнение этого вмешательства по каким-то квотам?

Алексей Воробьев:

Мы по госпрограмме и квотам эти вмешательства и делаем. В этом году наш центр был включен в список тех организаций, которые оказывают помощь по разделу 2 высокотехнологической медицинской помощи по специальности нейрохирургии в том числе. Уникальность нашего центра, что мы одни из первых организаций, кто начал выполнять высокотехнологическую медицинскую помощь по нейрореабилитации.

Андрей Реутов:

В свое время я очень интересовался темой стимуляции, в том числе и пациентов с нарушением сознания, и мне очень понравился тогда подход, опять-таки не буду говорить страны, но чтобы зрители понимали, что в некоторых странах, даже если врач видит, что пациент в коме (формально он подошел, молоточком постучал и видит, что рефлексы низкие, отсутствует сознание либо минимальное сознание), этим пациентам устанавливаются электроды, а в некоторых странах, это не Россия, считается, что контакта с пациентом нет, извините, в госпрограмму это никак не входит, и делать мы ничего не будем. Конечно, отрадно слышать, что и в России появилось учреждение, где теоретически эту дорогостоящую помощь можно получить.

Мы поговорили про спастический синдром, плавно подведу к нарушению сознания. Некоторое время назад я был не то что удивлен, я видел пациента, который находится в тяжелом состоянии, неврологическом тяжелом статусе, уровень минимального сознания, и этому пациенту дают наушники послушать любимую песню.

Алексей Воробьев:

Это называется сенсорная стимуляция.

Андрей Реутов:

Кому-то на язычок лимончика, перчика, то есть раздражители. И когда я спросил, это были времена ординатуры, для чего вы это делаете – для того чтобы добудиться, поймать хоть какой-то стимул. Казалось бы, где у нас головной мозг, где электроды, которые ставятся на шейный уровень. Расскажите о возможностях восстановления сознания у наших пациентов.

Алексей Воробьев:

Мы начали заниматься этим не так давно, буквально с конца того года. И когда мы только начинали, я искал литературу по данной теме, меня заинтересовал ряд работ, в том числе и зарубежных авторов, это были японцы. Мы решили попробовать для начала повторить то, что было описано в статье. Не сказал бы, что у нас получилось все то, о чем они писали, и поэтому мы решили немножко поменять режим стимуляции, поменять место приложения электрода. У нас начали получаться вполне неплохие результаты, то есть тот пациент, с которым не было вообще никакого контакта, пациент лежал, как египетская мумия, весь в спастике, с ним появился контакт, то есть он начал отвечать на вопросы: кто-то морганием глаз, кто-то еле заметно кивал или мотал головой, одна девушка начала шевелить рукой.

Андрей Реутов:

Но самое главное, что появился какой-то контакт.

Алексей Воробьев:

Это выводит реабилитацию таких пациентов на совершенно новый уровень.

Андрей Реутов:

У Вас есть опыт в лечении пациентов с нарушением сознания. Из тех счастливых примеров, которые Вы нам сегодня озвучиваете, что пациент был без сознания, на уровне минимального сознания, в коматозном состоянии, а потом появился контакт, есть ли какая-то связь между продолжительностью этого коматозного состояния и шансами на успех? Условно, пациент провел в таком состоянии три месяца либо год, есть ли какая-то закономерность у кого больше шансов вернуться?

Алексей Воробьев:

Мы этот материал сейчас только набираем и обрабатывает, но прямой связи с длительностью коматозного состояния я не увидел. У нас получились результаты, что есть связь с возрастом и с той патологией, из-за которой произошла церебральная катастрофа, те же самые результаты, что молодые пациенты после черепно-мозговой травмы лучше восстанавливают на нейромодуляции сознание, чем пожилые пациенты после аноксического поражения.

Андрей Реутов:

Много-много лет назад я интересовался и общался с зарубежными коллегами, и была такая методика, она очень сложная, трудоемкая, когда имплантировались электроды в определенные зоны головного мозга, для того чтобы вернуть сознание, и когда я спросил: «Какая связь между стимуляцией на верхнем шейном уровне?» – получил ответ, что любая стимуляция, любые внешние стимулы, пусть это будет лимон на языке, Высоцкий в ушах, будит наш мозг.

Алексей Воробьев:

Восходящие потенциалы, которые образуются при действии электрических полей, входящие в спинной мозг проводники, активируют нейронные сети или то, что от них осталось. И происходит функциональная перестройка, даже видно кровообращение на фоне стимуляции. У нас была пациентка с очень хорошим примером, ей выполнили полностью по протоколам ФМРТ покоя на этапе до стимуляции и после.

Андрей Реутов:

Что такое ФМРТ покоя?

Алексей Воробьев:

Это исследование, которое показывает нейронные сети покоя. Пациент лежит в аппарате, ему проводят исследование. Исследование основано на регистрации разницы кровотока в головном мозге, ведь как известно, те части мозга, которые активно работают, они же активнее и кровоснабжаются. И это исследование показало, что у пациентки произошла перестройка этих нейронных сетей покоя.

Андрей Реутов:

Та самая пресловутая нейропластичность, когда одна зона головного мозга, которая, казалось бы, пострадала безвозвратно, со временем перетягивает на себя функции.

Алексей Воробьев:

Клинический выход был такой, что пациентка к нам поступила, ей писали вегетативный статус, это полное отсутствие, синдром реактивного бодрствования еще называют, в итоге она восстановилась до минимального сознания. Плюс это выполнение элементарных инструкций и элементарный контакт.

Андрей Реутов:

Это исследование выполняется в вашем центре. Давайте расскажем, какие еще возможности есть по восстановлению сознания. Какие еще методики хронического нарушения сознания вы используете в своем центре?

Алексей Воробьев:

Одной из интересных и очень перспективных методик является применение виртуальной реальности у этих пациентов, и описано, что на определенный контент пациенты показывают положительную динамику по уровню сознания. Это терапия ксеноном, используются не анестетические, а нейропротективные свойства инертного газа, тоже очень перспективная методика, которая показывает совершенно фантастические результаты. Это краниоцеребральная гипотермия.

Андрей Реутов:

Меня это слово напугало, гипотермия – это охлаждение головного мозга.

Алексей Воробьев:

Я не профессор Шевелев и этим методом не занимаюсь, но из его лекции я знаю, что холод оказывает нейропротективное действие, и там вырабатывается ряд веществ, которые помогают мозгу восстанавливаться.

Андрей Реутов:

Алексей Николаевич, напутственное слово. Лично я был очень воодушевлен сегодняшними возможностями в нейрореабилитации, понятно, что это тяжеленный путь для любого пациента, но если родственники пациента видят свет в конце этого тоннеля, что есть хоть какая-то надежда на то, что пациенты вернутся к ним, хотя бы к какому-то контакту, оно того стоит.

Алексей Воробьев:

Для тех зрителей, родственники которых пострадали от какой-то церебральной катастрофы, я хочу сказать, что в любом случае есть надежда, и нельзя опускать руки, только упорная ежедневная работа может принести какие-то результаты. И даже если их не будет, все равно работа проведена, и вы точно знаете, что вы сделали все, и доктора сделали все.

Андрей Реутов:

Мы все равно будем надеяться. Если у вас возникают вопросы о возможности реабилитации тяжелых пациентов, не стесняйтесь, обращайтесь, а мы на этом завершаем наш эфир, я искренне желаю вам здоровья, сил, не болейте, друзья, до новых встреч.