Михаил Довженко:
Добрый вечер, дорогие слушатели и зрители программы «Короткие волны». В эфире снова наш эфир, ведущие Михаил Довженко и Басиния Шульман. Сейчас мы сидели и обсуждали, как представлять нашего сегодняшнего гостя. Обычно я традиционно говорю, что праздник на улице сегодня музыкантов или праздник на моей улице, поговорим о кинематографе. Сегодня впервые в истории нашей программы человек, который радует нас обоих, и музыкантов, и любителей кино. Думали, как его представить. Я думаю, что мы его представим просто, Эдуард Артемьев сегодня у нас в гостях.
Басиния Шульман:
Добрый вечер, спасибо, что пришли.
Эдуард Артемьев:
Добрый вечер.
Михаил Довженко:
Народный артист Российской Федерации многократный.
Басиния Шульман:
Пятикратный.
Михаил Довженко:
Все премии перечислять даже не хочется, просто когда говоришь о музыке в кино, вашу фамилию конечно мы вспоминаем первой. По крайней мере, в нашей стране уж точно, и потом уже идут Эннио Морриконе в других странах и так далее. Волнительный у нас сегодня эфир, спасибо вам, что вы к нам пришли.
Басиния Шульман:
Я начну с поздравлений. Мне посчастливилось побывать на вашей премьере в Большом театре. На балете «Кракатук», от которого просто я потом 3 дня не могла в себя прийти, от всего, что там я увидела, услышала.
Михаил Довженко:
Заставила всех знакомых слушать, рассказывала об этом балете.
Басиния Шульман:
Да, рассказывала, показывала, давала послушать, все мне завидовали.
Эдуард Артемьев:
И танцевали ещё.
Басиния Шульман:
Кстати, ваш друг меня спросил, не балетная ли я. Я ему сказала: спасибо, очень приятно. В общем, кучу комплиментов получила. Очень хотелось бы послушать, теперь в вашем арсенале, я так понимаю, нет уже жанров, которые вы не охватили. Уже опера есть, балет есть, реквием есть, оратории, чего только нет. У вас только малоинструментальных каких-то достаточно мало.
Михаил Довженко:
Хотя вы сами говорите, что вы не любите выделять жанры.
Эдуард Артемьев:
Да, так жизнь повернула.
Басиния Шульман:
Как вам работалось, это же не первый «Щелкунчик» в вашей жизни.
Эдуард Артемьев:
Получается, да, не первый. Поначалу это было американское кино, которое называлось «Щелкунчик».
Михаил Довженко:
Вы имеете в виду фильм Кончаловского.
Эдуард Артемьев:
Кончаловского, да. Началась эта история очень давно, где-то в прошлом веке ещё. В 70-е годы он пришёл с этой идеей. Я говорю: это как-то мне не интересно. Потом она заглохла. Потом внезапно, уже в конце, даже уже в начале двухтысячных годов он сказал: все, деньги я нашёл, надо делать. Там основная идея была такая, что он говорит, что эту музыку знает весь мир буквально. Он хотел сделать мюзикл, реклама не нужна, всё само собой, надо только придумать, как это дело всё представить. Но мюзикл не получился, потому что сроки очень сильно сжались, просто музыкальный фильм получился. Сначала как-то мы немножко легкомысленно подошли к этому делу. Я говорю, как над? Он говорит: ритм надо сделать легко, вообще не трогать Чайковского, только посадить на ритмические основы. Но как-то это мне, я начал так, а потом говорю, нет, это как-то неуважение просто. Я стал глубоко изучать Петра Ильича Чайковского и убедился, что действительно, он гениальный человек.
Басиния Шульман:
Вот ровно тогда вы и поняли.
Эдуард Артемьев:
Да, потому что музыка мне его, честно говоря, не близка. Потому что это открытые эмоции, как-то это меня даже с детства, может быть, кроме «Сладкие грёзы», она мне очень нравилась, а остальное как-то я.
Басиния Шульман:
А «Болезнь куклы», «Похороны куклы».
Эдуард Артемьев:
«Сладкие грёзы», это меня доставало до слёз просто. Когда я в это дело стал входить, я понял, что там ничего нельзя трогать, потому что настолько это феноменально сделано, буквально нельзя ни инструмента потрогать. Просто какая-то феноменальная история. Я был поражён. Тогда я пришёл к выводу, надо значит просто взять темы и разбираться с ними по-новому. Тогда я выяснил, что в самом балете «Щелкунчик», там недостаточно драматических нот, по нашему замыслу недостаточно драматической музыки. Я взял 6-ю симфонию, третью часть, где кстати, впервые, у него единственный пример, когда квартовые темы, вот это меня тоже поразило. Потом моя, может быть, тоже всё-таки из любимых вещей, это 5-я симфония, вот эта медленная часть.
Басиния Шульман:
То есть вы уже тогда придумали взять тему из симфонии, в семидесятых годах.
Эдуард Артемьев:
Нет, это сейчас.
Басиния Шульман:
Сейчас да, а тогда?
Эдуард Артемьев:
Тогда нет.
Басиния Шульман:
Ещё не было этой идеи.
Эдуард Артемьев:
Он мне сказал, мы начали с ним. Потом он говорит: нет финала. В общем, мне нужен 1-й концерт Чайковского и так далее. И ещё появилось из детского альбома, там марш Щелкунчика. И так ещё из «Спящей красавицы». И вот так на этот набор, который мне показался достаточным для того, чтобы решить задачу, кино задачу. Но я в фристайл, ещё как говорят, многостильная история, полистилистика, что в этом жанре мне очень близко, то есть это электроника, рок-музыка и симфоническая музыка. Последние лет 30 я пришёл к этому языку. Я не хотел бы его менять. Правда, там у меня там были с продюсером, когда я начал показывать первые эскизы, он говорит: это too mach.
Басиния Шульман:
Это американский был продюсер?
Эдуард Артемьев:
Да.
Басиния Шульман:
За Чайковского обидно стало.
Эдуард Артемьев:
В общем, нашли потом всё.
Михаил Довженко:
А первый раз вам свободу такую дали все смешать, если я правильно понимаю, не в кино, а во время открытия Олимпийских игр.
Эдуард Артемьев:
Да, это впервые. В принципе, это впервые попробовал эту методику, ещё, может быть, языка не было, но в «Солярисе» Тарковского. Когда там были неограниченные средства, что угодно. В советское время оркестр стоил очень дёшево, поэтому это совершенно всё было. Я впервые попробовал ещё не рок-музыку, рок гитару, хоры, оркестр большой, постепенно нашёл, как это делать. И тогда уже подоспели Олимпийские игры, когда я предложил тоже такое решение. Сказали: пожалуйста, пожалуйста.
Михаил Довженко:
То есть вы были композитором церемонии открытия Олимпийских игр в Москве 80-го года.
Басиния Шульман:
И закрытия тоже.
Эдуард Артемьев:
Мне сказали, Иосиф Михайлович, забыл фамилию режиссёра этого действия, предложил, такая история, что он искал, как это представить музыкально и литературно. И он обнаружил, что сам да Кубертен сочинил такую поэму, тогда Олимпийские игры начинались, и он выяснил, что она только на бумаге написана, никто к ней не написал ничего, ни музыки, ни песен. И он предложил такую идею. Ее поддержали, и он решил это сделать на 3 языках европейских: английский, немецкий и французский. Обратился к Наталье Петровне Кончаловской, матушке Никиты и Андрея, потому что она владела этими языками в совершенстве. И кометрически, чтобы на всех языках это можно было петь, и на русском даже. Когда он спросил: кто бы это мог написать? Она говорит: Артемьев. Такого не знаем. Он говорит: я тебе доверяю.
Михаил Довженко:
А вы встречались с Пьером де Кубертеном?
Эдуард Артемьев:
Нет, никогда не встречался.
Басиния Шульман:
Вот этот самый жанр, синтез классики с электронной музыкой, давайте немножко расскажем о том, что началось это всё с вашей встречи с инженером. Тем не менее, надо рассказать, что очень интересный факт, что он создал синтезатор, который назывался АНС. Я хотела бы пояснить, что это Александр Николаевич Скрябин, который был вашим любимым композитором на тот период или вообще.
Эдуард Артемьев:
Это в детстве.
Басиния Шульман:
Да, я и говорю, что наверное, что-то поменялось, но он вас вдохновил на такую интересную дорогу.
Эдуард Артемьев:
Дело в том, что видите, как интересно, это действительно один из первых, там идёт борьба, кто первый. Потому что американцы говорили, у них был Mark-1, это просто была счётная вычислительная машина, на которой можно было моделировать музыку. А Мурзин сделал синтезатор. Раньше была электронная музыка академическая, которая делалась на генераторах. Отдельно на генераторах писались отдельные звуки, плёнка склеилась, такая сложная, долгоиграющая история. Вот он собрал, сделал эту машину удивительную, патент получил, потому что там решение многих проблем технических. Мурзин - это военный инженер, он сам математик-баллистик, он был с детства, с юности знал Скрябина, был влюблён в Скрябина и в Эллу Фитцджеральд.
Михаил Довженко:
Хорошее сочетание такое.
Басиния Шульман:
Диаметрально разные музыканты.
Эдуард Артемьев:
Сделал великую машину. Но когда в деканате консерватории, там было маленькое объяснение, на нашем факультете, что кто желает познакомиться с новой техникой, позвоните по такому телефону Мурзину. Выяснилось, что я один позвонил.
Михаил Довженко:
Вот такая удивительная история.
Басиния Шульман:
Удивительная история.
Эдуард Артемьев:
Да, никто не позвонил.
Басиния Шульман:
Вот действительно, у меня сразу вопрос такой возник, ведь вы же прошли абсолютно классическую, получается, школу. Сначала это хоровое училище, потом всё-таки Московская консерватория, там все традиционно. И получается, что у вас с раннего возраста уже были какие-то задатки для экспериментов.
Эдуард Артемьев:
Вы знаете, если кто-то из моих ровесников или чуть моложе, была такая певица.
Басиния Шульман:
Я знаю.
Эдуард Артемьев:
И вот она меня тогда поразила, космическое совершено явление абсолютное. И ее супруг, композитор, тоже он сочинил такую удивительную музыку, сильную, очень тронула она просто навсегда, буквально я был поражён. Первое открытие мира такого иного. А потом появились электронные инструменты клавишные, Экводин, Волны Мартено. В Консерватории, кстати, стоял орган, не знаю, в 22-м классе он стоит или нет. В 21 классе он стоит или нет до сих пор, где Шапурин преподавал. Нет, 21-й класс, это общий был, в 22-м значит.
Басиния Шульман:
А вы на чем-то играли сами? Вы на чём играли физически, на клавишах, на фортепиано?
Эдуард Артемьев:
На фортепьяно, а как же.
Басиния Шульман:
На чем-то ещё?
Эдуард Артемьев:
Нет.
Басиния Шульман:
Только на одном инструменте?
Эдуард Артемьев:
Да, на одном. И на органе потом.
Басиния Шульман:
Я имею в виду только клавишные. То есть ни в инструменталисты, ни в скрипку, ни на виолончель, никуда дальше не развивались.
Эдуард Артемьев:
Нет, не развился.
Михаил Довженко:
Клавиш достаточно в этой студии.
Басиния Шульман:
Мне просто всегда кажется, что композитор, который пишет много оркестровой музыки, должен владеть, понимать саму природу.
Михаил Довженко:
Правильно, должен уметь играть на укулеле, как минимум.
Эдуард Артемьев:
Ещё комуз вот этот.
Михаил Довженко:
Вы во многих интервью говорите, что один из поводов того, что вы начали синтезировать музыку в электричество, это то, что вам в оркестре нехватало инструментов для передачи характера, например, героям. Не кажется ли вам, что в наше время, наоборот, обратно идёт какая-то тенденция, музыканты пытаются найти как раз чистый живой звук и уйти от электронной музыки.
Эдуард Артемьев:
Это взаимное проникновение безусловно идёт. Потому что рок-музыканты появились просто из ниоткуда. Это был такой взрыв, когда будет новая музыка, считалось, что она будет академической. В таком развитии, Шенберг или Стравинский, круг авангарда, Штокхаузен. А появилась совершенно новая музыка, она ошарашила всех, этот знаменитый фестиваль. И всё, это было такое просто... Штокхаузен страшно переживал, кстати говоря. Он считал, что отобрали публику у него. Раньше был такой, абсолютно самый яркий . На его концерты невозможно было попасть. Он даже выстраивал каких-то специальных, на стадионы он еще не дошел, на огромных площадках был. И появились эти группы сразу откуда ни возьмись, это была шоковая история. Я почему возвращаюсь, дело в том, что в оркестре, действительно, он не всемогущ. Он казался всемогущим, на такой эмоции, как рок музыканты и энергии в оркестре симфоническом нельзя получить, ну никак, хоть ты тресни. Для меня. Поэтому мне нужна вот эта мощь и эти звуки, которые. .
Басиния Шульман:
Мне в этом плане очень понравилось, как вы рассказали в одном интервью про Кончаловского или, наверное, всё-таки про Тарковского. Что он сказал, что ему не нужна музыка.
Эдуард Артемьев:
Тарковский говорил.
Басиния Шульман:
Тарковский, да, конечно, Кончаловский был сам музыкантов. Что ему не нужна музыка, а нужны шумы.
Эдуард Артемьев:
Да, он сказал, что мне нужен твой кабардинский слух, чтобы ты мне организовал шумы, чтобы они стали живыми.
Басиния Шульман:
Это уж точно никак.
Эдуард Артемьев:
Кстати, пользоваться пытались музыканты еще в 19 веке.
Басиния Шульман:
Нет, понятно, что люди, он с таксистов воровал, то есть все пытались.
Эдуард Артемьев:
Потому что оркестр стал элитарным звучанием, остальное, это не входило в сферу звучание оркестра. Постепенно музыка охватывает все звучащие сферы, вот и всё. Сейчас технически это абсолютно стало возможным, зачем себя ограничивать я не понимаю. Я так строил, для меня это...
Михаил Довженко:
При этом вы рассказываете о том, что вы ведёте кабинетный образ жизни, не любите выходить на улицу без повода.
Басиния Шульман:
Я была в кабинете, и там с пола до потолка машины, машины, машины, поэтому понятно.
Эдуард Артемьев:
Особенно зимой не люблю.
Михаил Довженко:
Как вы представляете эти образы, как происходит работа, например, с кинообразом?
Эдуард Артемьев:
Это режиссёры помогают. Сначала это сценарий, первое, что делаешь, получаешь сценарий, твой-не твой, могу-не могу. Скажем, мюзиклы я раньше избегал, потому что не моё. Но потом судьба меня занесла. Далее уже, как это говорят, сюжет, он интересен-не интересен. Подумаешь, сходимся. А дальше я жду, когда режисер что-то принесёт. Потому что я когда начинал в кино работать, я так сходу по сценарию начинал писать, сочинять. Потом приносят материал, никуда это, вообще всё мимо.
Михаил Довженко:
При том что начали вы работать, первая ваша киноработа в1963-м году.
Эдуард Артемьев:
В Одессе.
Михаил Довженко:
«Навстречу мечте». Насколько я понимаю, вы попали в кино с подачи Вано Мурадели?
Эдуард Артемьев:
Да. Это удивительная история была. Как раз в Одессе этот фильм «Навстречу мечте», это такой фантастический фильм.
Михаил Довженко:
Он по сценарию очень напоминает фильм «Марсианин» вообще-то голливудский.
Эдуард Артемьев:
Да, ясный сюжет. Пригласили Мурадели, в советское время, и вообще развлекательная картина была, надо было песни, он мастер этого был дела. И когда он увидел, что там надо писать музыку для космических всяких дел, он сказал, что я этого не знаю, не умею и у нас вряд ли кто... Потом он начал узнавать, ему сказали, вот есть такой Артемьев. Так сошлось
Михаил Довженко:
И там было очень интересно, два композитора числятся в титрах. И там песни Вано Мурадели «Заправлены в планшеты космические карты» и ваша музыка. То есть вот это сочетание несочетаемого уже произошло с первых шагов у вас.
Эдуард Артемьев:
Да и главное, что Вано Ильич, царство ему небесное, когда нанимают человека в соавторы, не в соавторы, а просто делают меня без объявления, это часто встречается в кино. Но он сказал, что я тебя вставлю в титры. Это удивительное было просто качество.
Михаил Довженко:
Большой подарок он вам тогда сделал.
Эдуард Артемьев:
Это потрясающе просто.
Басиния Шульман:
Тогда уже мы плавно перейдём к вопросу о Голливуде.
Михаил Довженко:
Ещё подарок один вам сделал Андрей Кончаловский.
Басиния Шульман:
Это да, но я не про подарок хотела, а всё-таки про ту систему голливудскую, работу с кадром, про которую тоже много разговоров, очень интересно. Тоже расскажите, пожалуйста, про Уильямса, как вам это.
Эдуард Артемьев:
Я знакома с ним. Вряд ли он меня помнит.
Михаил Довженко:
Это композитор, который написал музыку к «Звездным войнам».
Эдуард Артемьев:
Да, и создатели вообще того, что такое голливудский стайл, это он создал всё. После 45-го года, это постепенно стало законом в кино американском, работать только по его системе. Система, она, кстати говоря, очень много это light темы. Очень короткие light темы, которые разрабатываются.
Басиния Шульман:
Тоже кто-то сказал хорошо, пиши покороче, кто-то там сказал смешно.
Эдуард Артемьев:
Дэвид Чаклер. Тоже когда я начал там писать, Кончаловский меня представил, долгая история была.
Михаил Довженко:
Причём он привез вас в Голливуд, настоял, чтобы вы приехали в Голливуд, вам был уже 51 год, вы уже были состоявшимся композитором в Советском Союзе.
Эдуард Артемьев:
Да там история, когда он был лишён гражданства российского, когда он подал прошение на отъезд в Америку, его лишили паспорта и все, и он уехал. Я думал с ним вообще никогда не увидимся. Но перед отъездом он сказал: мы обязательно с вами поработаем в Голливуде. Я ему так, ну ладно, до свидания. И потом как только открылись ворота, он тут же меня пригласил. Он снимал там картину «Homer and Eddie», и он убедил продюсеров, что я буду писать музыку. Он ему сказал: ты сумасшедший, ну давай, попробуем. Это удивительно. Как раз когда я с Чаклером работал, я старался очень себя показать, он говорит: слишком длинно, слишком сложно. И это для меня новый опыт такой был, пока я не нащупал вот это дело.
Михаил Довженко:
Этот минимализм.
Басиния Шульман:
Я всё-таки хочу понять, это что такое, работа с кадром, система Вильямса. Потому что я 10 лет работала музыкальным продюсером в кино у такого режиссёра, Всеволода Плоткина. Я сделала с ним три картины. Я не очень понимаю, мне интересно очень, что это такое. Прямо по времени вот кадр.
Эдуард Артемьев:
Вы знаете, это обязательно, я буду цитировать Чаклера, он замечательно сказал: пойми, в основном мы делаем музыку всё-таки адресованную молодёжи. Не то, что на ты тинэйджеров, но во всяком случае. Поэтому им нужно всё разжёвывать, что есть в кадре буквально. Встал человек, ведёт беседу, встал, в музыке должно что-то измениться. Что-то. Все движения. Не как в мультфильме, а просто некие перемены. Или интонация сменится, но что-то обязательно весь кадр просто на компьютере раскладываешь.
Басиния Шульман:
Это получается иллюстрация тогда.
Эдуард Артемьев:
Не получается, понимаете. Когда я стал этим заниматься, это, во-первых, действительно усложнило для меня, я так никогда не делал. Потому что европейская система, это общее решало чувство кадра, может быть акцент, но это решение такого глобального. А здесь надо как раз сочетать и общее решение.
Михаил Довженко:
И что вам ближе.
Эдуард Артемьев:
Я в итоге стал американцем. Сейчас все уже, эта полностью система победила, совершенно.
Михаил Довженко:
То есть если бы в самом начале работали по этой системе, то не появилось бы музыка, например, к фильму «Раба любви».
Эдуард Артемьев:
Да, наверняка.
Басиния Шульман:
Не появилось бы.
Михаил Довженко:
Не появилась.
Басиния Шульман:
Да ладно.
Эдуард Артемьев:
Потому что там длинные темы.
Басиния Шульман:
Хорошо, что она появилась.
Михаил Довженко:
Хорошо, что вы тогда не были американцем.
Басиния Шульман:
Как хорошо.
Эдуард Артемьев:
И потом, вы знаете, ещё вот эта система для меня открыла такую вещь, если бы я просто сочинял музыку, я бы ничего такого никогда не мог сделать, потому что начали бы выступать противоречия музыкальной логики и логики кадра. И надо здесь найти этот самый ход, который соответствовал бы. Поэтому получается, что неожиданный результат абсолютно.
Михаил Довженко:
Мы когда готовились к программе, обсуждали, смотрели вашу фильмографию, вы написали музыку, примерно фильмов 200 в вашей фильмографии. Сразу возникает естественный вопрос, а вы все эти фильмы видели потом в конце?
Басиния Шульман:
Все целиком.
Эдуард Артемьев:
Все, да, а как же, просмотр надо сделать, что получилось.
Михаил Довженко:
Просто интересно, как часто у вас было, например, что у вас образ героя в вашей голове, он такой, а после монтажа, на премьере, например, вы видите, что вы совершенно другое думали про этого персонажа. Было такое?
Эдуард Артемьев:
Нет.
Михаил Довженко:
Не было такого?
Эдуард Артемьев:
Вы знаете, режиссёра меня прогнал бы, если бы.
Михаил Довженко:
Мало ли, может быть он потом на монтаже как-то переиначил.
Эдуард Артемьев:
Нет, там режиссёры весьма смело с музыкой распоряжаются. Переставляют то, что ты писал для одного эпизода.
Михаил Довженко:
Я про это и говорю.
Эдуард Артемьев:
Но я доверяю очень режиссёрам, потому что они создают продукт окончательный, их надо обязательно слушать.
Михаил Довженко:
У вас никогда не было такого, вы смотрите на экран, а я писал музыку не про это.
Эдуард Артемьев:
Нет.
Михаил Довженко:
Такого не было.
Эдуард Артемьев:
Дело в том, что меня когда пригласил пригласил Самсон Иосифович Самсонов на картину «Арена», это первая картина, которую я делал на Мосфильме, мне ещё там не была 30 лет. Так случайно всё получилось, причём цирковая музыка, я ходил в цирк, изучал. И на записи у меня с ним начались конфликты. Потому что я всё пытался от цирковой чистой музыки уйти. Он говорил: мне нужен Чаплин всё время. И постепенно я ему надоел, в кабинет зашли, он говорит: послушай, такая вещь, я один среди вас дураков пытаюсь сделать картину. Актёры одно, оператор тоже, и ты ещё здесь. Пойми, что я только один знаю, какая выйдет картина.
Михаил Довженко:
В общем, так и есть.
Эдуард Артемьев:
Так и есть. Слушай режиссёра. Девид гениальную фразу сказал: если ты будешь слушать режиссёра, всегда внимательно слушай, пусть тебе кажется, что он говорит бред какой-то, там есть обязательно мысль, ты будешь работать в Голливуде. А нет, дальше Бердичева твоя музыка не пойдёт.
Михаил Довженко:
Самое интересное, что у вас в фильмографии есть ещё такая графа интересная, актёрская фильмография. И в актёрской фильмографии у вас три роли указано.
Эдуард Артемьев:
Да, точно.
Михаил Довженко:
Есть один интересный фильм Никиты Михалкова, который называется «Без свидетелей», и там всего три актёра. Там Михаил Ульянов, Купченко и вы. Притом что играете вы там дирижёра. У меня такое ощущение, когда я видел вас в кадре, у меня ощущение, что выиграете своего дядю, который был режиссёром. Было такое ощущение?
Басиния Шульман:
Совпало.
Эдуард Артемьев:
Нет, я вообще очень, когда мне пригласил Самсонов, я просто вынужден был согласиться. А когда Никита мне сказал, я говорю: это не моя профессия, я теряю время. Тогда Самсонов меня сильно отучил. Потому что приходилось целый день сидеть, пока ты ждёшь кадр, а так я там тапёра играл, в последний момент снималось. Это потеря времени, меня это очень раздражало. И когда мне сказали, мне нужен дирижёр, я поставил такое условие - один дубль.
Михаил Довженко:
Да ладно!
Эдуард Артемьев:
Да. Но получилось два.
Михаил Довженко:
Второй был актёрский.
Эдуард Артемьев:
Я дирижировал, Генделя. А потом совсем недавно «Солнечный удар», там замечательная история. Он говорит: слушай, Лёша, тебе столько лет, тебя пора снимать, он говорит. Намёк я понял. Я говорю: ну давай, ладно. И вот там уже роль была помошника фотографа.
Михаил Довженко:
Очень много уже до эфира к нам уже вопросы начали приходить.
Басиния Шульман:
Да, я тогда сейчас давай задам. Спрашивает наша подруга с Мишей, Елена Пчёлкина, писательница. Она спрашивает всё-таки про Никиту Михалкова. Вы с ним прошли всю жизнь практически, вы с ним дружны.
Эдуард Артемьев:
Да, породнились даже.
Басиния Шульман:
Даже породнились. Она спрашивает как трансформировался ваш тандем. Вы как люди поменялись с течением времени?
Эдуард Артемьев:
Нет, совершенно нет.
Басиния Шульман:
А как мастера?
Эдуард Артемьев:
Как мастера, это не нам судить уже.
Михаил Довженко:
Ну знаете, как у Пикассо была голубой период, был розовый период. У вас были какие-то периоды?
Эдуард Артемьев:
Нет, Никита одну линию вёл чувственного, чувство на первом плане всегда было. Первое требование - яркая типа, запоминающаяся. Только последняя картина «Солнечный удар», вторая часть, где уже идёт арест всех героев, вот эта крымская кампания. Вдруг он меня совершенно поразил. Он говорит: здесь мне совершенно тема не нужна, здесь нужно только состояние. А этим я занимался у Тарковского только. Когда я какой-то язык для кота Тарковского выработал, там на 3 картинах всё-таки, после этого я хотел куда-то внедрить ещё другим режиссёрам. Никому не понадобилось. Такое состояние без темы, просто такие. А здесь вдруг Никита мне предложил. Я подрастерялся даже в первую минуту. Но там он сам уже меня выводил куда ему нужно. Потому что Михалков, он такой обладает колоссальной мощью духовной, энергетикой экстрасенсорной даже. Поэтому как у него актёры, нигде не играют у других. Все снимаются, такого нет, это такая мощная передача. Я думаю, если бы не случай нас свёл, кто-то другой писал музыку, очень было бы подальше, другая была бы музыка, но по энергетике она сильно была бы сделана, как ему нужно. Это удивительная штука. Мне с ним легко. Как ни странно, когда такая накачка идёт, вроде как я лишаюсь самостоятельности, а у меня наоборот что-то пробуждается.
Басиния Шульман:
С Тарковский, с Кончаловским тоже расскажите, как работалось.
Эдуард Артемьев:
С Кончаловским самое сложное, он вообще музыкант.
Михаил Довженко:
Вы учились вместе.
Эдуард Артемьев:
В консерватории, с третьего курса он ушел только. И вот это мне мешает то, что он частенько в партитуру начинает что-то, или не тот инструмент, что это у тебя такое. Почему не годится, я не понимаю. Это меня очень раздражало.
Басиния Шульман:
Он тоже на композиторском учился?
Эдуард Артемьев:
Нет, он фортепианист.
Басиния Шульман:
Он пианист был.
Эдуард Артемьев:
Он знал всё это дело глубоко. Он до сих пор музыку изучает, слушает всё новости, я уже давно ничего не слушаю, потому что не успеваю ничего.
Михаил Довженко:
Да, вы кстати говорите в интервью часто, что вы не любите слушать чужую музыку.
Эдуард Артемьев:
Сейчас просто у меня нет времени. Уже период такой ограниченный остался, мне надо успеть то, что я не успел сделать. Когда мне кто-то говорит, Кончаловский скажет: послушай это обязательно, нужно тебе послушать. Это да. Понимаете, он диктатор, он всегда говорит: что-то мне решение подсказывает, здесь надо как у Прокофьева, сделать здесь как у Шёнберга. И я даже такие эскизы пишу. Потом говорит: это не годится, давай по-другому. В общем, он ищет всё время. А Тарковский, тот о музыке вообще не говорил, он говорил о философии, о пространстве, о чем угодно, то есть вокруг кино что делается, но не касаясь. А музыка, говорит, твое дело, я не знаю, как ты напишешь. Поэтому когда у нас была такая остановка, «Сталкер», не получилось ни у него сначала, не получился, и потом у меня. Там была такая идея, что два мира, мир Востока и Запада, они как угодно могут сближаться, но никогда не сойдутся. Два мира будут идти параллельно. В конце он мне изложил: мне нужна какое-то средневековая европейская музыка, желательно, может из грегорианского, из хоралов, оттуда, и восточная, какая-то музыка, царящей Восток. Вот всё, была задача. И перед этим ещё он говорит: почитай трактат Григория Померанца, это было рукописное, потому что он защищал докторскую диссертацию, её не приняли. И дал мне этот трактат на одну ночь. Я её прочитал, и совершенно открытие мира второе после электронной музыки. Я совершенно был ошеломлён этим. И потом ещё раз попросил у него ещё на пару дней, я всё переписал, что меня поразило. И вот основа и решение было. Но я так подошёл, перечитал Померанцева, так был изумлён, восхищён, и так в голове несложившееся ощущение будоражило меня. А когда решил осуществить уже в оркестре, я решил, что просто замечательно сделаю, я нашёл вот эту замечательное музыку, посвящённую Деве Марии, 13-й или 14-й век, хорал этот. И восточный инструмент, тар, он эту мелодию сыграет, и все будет замечательно, я убью двух зайцев. Тарковский никогда не ходил на записи, никогда, это мне тоже очень, потому что в подвешенном состоянии, возьмёт он или не возьмёт музыку. Он говорит: это не концерт, я буду решать, нужна ли здесь музыка только когда будет миксаж. И он стремился от музыки освободиться в последних картинах, только оставлял уже. Он сказал, когда нужны были котурны
которые в кино он не находил, как решить это каким-то киноязыком чисто такую задачу. Он послушал, говорит, мы отошли в сторонку, чтобы никто не слышал, музыкальная редактура так напряглась. Он говорит: старина, это вообще совершенно не туда. Я говорю: скажи мне как. Я не знаю, я тебя пригласил поэтому. И вот тогда я стал размышлять на эту тему. Потом всё-таки какое-то знакомство поверхностное с индийской музыкой.
Михаил Довженко:
Рави Шанкар.
Эдуард Артемьев:
Да, я не помню, певец один, у которого, с импровизацией какой-то удивительной. И я тогда решил, что это манера импровизация на тему, я написал какие-то ноты, это будет основой всего этого фильма. Это начал осуществлять. Тоже инструмент в то время ситары в России может быть на тот момент и был, но я не мог найти. И я опять обратился к тару, который азербайджанский вариант. Но у него короткая мензура, струна долго, а ситара же. Но я здесь придумал ход, опустил, нашёл на квинту, достаточно было, тогда вот это появилось, и вообще был очень характер. Чуть-чуть поддали немножко акустики всякой. Затем вот это гудящее такое, бурдон что ли такой, это сделали чисто на синтезаторе, и плюс ещё написали 12-струнную гитару, пустили задом наоборот, чтобы атаки не было. Но это совершенно получилось неожиданно. Григорианский хорал, это на блокфлейте, я пригласил своего друга, Владимира Мартынова, гениального человека совершенно, он солировал. Но записали, пригласил уже в электронной музыке Андрея, он так слушал и потом сказал: как ты это сделал? Я подумал, что я попал.
Басиния Шульман:
Лучше не рассказывать, как вы это сделали.
Эдуард Артемьев:
Да, чтобы больше вопросов не было. Было несколько вариантов с оркестром, но он оставил только её, в принципе, больше ничего не ставил в этой картине, она в основном там. И ещё один момент по поводу, как он относился к музыке, нужна, не нужна. Там был один близкий к финалу эпизод, когда герои по трубе уже близко к этой комнате, где всё происходит. И там какие-то, труба старая, дырки, всё такое прочее. И ч сделал музыку, специально написал, называлась она, потом вошла в пластинку «They go long», «Они идут долго». Она ему понравилась. Вот он выключал, включал, слушал, попросил оператора чтоб больше птичек, вроде когда будут дырки в трубе, птичек недостаточно. Сам процесс. Опять включает. Я пришёл на перезапись, я волновался. Он так сказал: да, надо оставить. Как-то задумчиво. Я ушёл спокойно. А пришёл на просмотр, он всё так её снял. Шаги там, такой Литвинов был Семён, замечательный звукорежиссёр, чудный. И они придумали какие-то эхо, особые шаги такие.
Басиния Шульман:
А вы с ними дружили вообще как люди?
Эдуард Артемьев:
С Кончаловским да.
Михаил Довженко:
С Тарковским сложно было дружить.
Эдуард Артемьев:
С Тарковским, он мне звонил, иногда, когда у меня был телефон, еще были такие времена, когда телефона не было, телеграмму посылал. Ты мне нужен. Показать сценарий. Я у него дома был раза три, наверное, и он у меня дома был раза два. Ко мне он приезжал в Сергиев Посад, там родители, мой папа работал, он на пару дней приехал с Ларисой. Кончилось все большим возлиянием, естественно. Встречались в основном на студии, в монтажной.
Басиния Шульман:
По работе понятно.
Эдуард Артемьев:
И там могли и разговаривать, и всё такое прочее, там, кстати, и выпивали частенько.
Басиния Шульман:
Ну как без этого, никак.
Михаил Довженко:
Никогда такого не было. Вопрос возникает такой. Мы сейчас разговаривали о вас и о работе с этим великими режиссёрами, и мы понимаем, что это просто как бы идеальное сочетание. Мы знаем тандем Нино Рота с Феллини, Майка Наймана с Питером Гринвеем. Но это какие-то прошлые десятилетия. Сегодня у вас есть перед глазами такие идеальные тандемы в кино. Режиссёра и композитора.
Эдуард Артемьев:
Я бы за этим не следил совсем, не готов ответить. Был Дашкевич, несколько картин сделал, сейчас я не назову, с одним каким-то режиссёром работал.
Басиния Шульман:
Дашкевич с Масленниковым работал над Шерлоком Холмсом, если я правильно помню.
Эдуард Артемьев:
Да, Дашкевич, и с ним он несколько картин сделал, точно.
Басиния Шульман:
Давайте поговорим, что предстоит. У нас время неумолимо движется вперёд. Ещё у нас есть время, тем не менее, хотелось бы рассказать, что предстоит в ближайшее время, какие концерты, какие работы, чем сейчас интересуетесь. Правда, вы написали и говорите, что, я просто очень счастлива, что у вас так всё здорово сложилось, что у вас вообще нет времени ни на что, потому что у вас полно работы. Это прекрасно, это мы все вам искренне желаем и радуемся за вас. Чем порадуете?
Михаил Довженко:
В ближайшее время где вашу музыку можно услышать?
Эдуард Артемьев:
Сейчас после премьеры я взял недельную паузу, ничего не делаю, просто настолько меня эта выжала история.
Басиния Шульман:
Сколько времени шла работа?
Эдуард Артемьев:
Месяцев 10.
Басиния Шульман:
Меньше года.
Эдуард Артемьев:
Меньше года. Во-первых, кое-какие эскизы, которые я делал в Америке, я не мог цитировать, я переписал их и на этой основе.
Басиния Шульман:
А в среднем, кстати, работа над фильмом сколько занимает времени?
Эдуард Артемьев:
В кино, если это не музыкальный фильм, обычно месяц идеально, обычно дней 20-21.
Басиния Шульман:
Да ладно.
Эдуард Артемьев:
Да. Но музыка, сами темы сочиняются в процессе. То есть ты приходишь к этому периоду, пишешь партитуру, уже всё у тебя утверждено, где чего будет, тогда уже чисто техническая работа. Но всё равно мало. Тем более, раньше писали всё это рукой, сейчас на компьютере это достаточно быстрее. Причём когда в школах Николая Петровича Ракова, который преподавал инструментовку в Московской Консерватории, мы же писали ручкой. Чтобы точно, ничего стирать было нельзя, не карандашом, поэтому страх бумаги ещё предстоит, написать так, чтобы потом не переправлять. Ну вот такие жёсткие условия. Зато меня очень сильно кино организовало. Если бы не кино, я бы, наверное, писал одну вещь всю жизнь, переделывал бы её. Это точно.
Басиния Шульман:
С ума сойти. Рассказывайте, что нам предстоит.
Эдуард Артемьев:
В ближайшее, 16 марта в большом зале Консерватории при участии Баси Шульман.
Михаил Довженко:
Вы два скромных человека, я скажу, что 16 марта большой зал Консерватории, миры Артемия...
Басиния Шульман:
Эдуарда Артемьева.
Михаил Довженко:
Эдуарда Артемьева, простите, заговариваюсь уже, миры Эдуард Артемьева и оркестр, Басиния Шульман солистка.
Басиния Шульман:
Да, я с гордостью играю фортепианный концерт. Надеюсь, будет и вторая часть когда-нибудь.
Эдуард Артемьев:
Да, дирижер Скрипка, с которым я очень много сотрудничаю.
Михаил Довженко:
Оркестр кинематографии.
Эдуард Артемьев:
Который сейчас вырос удивительно просто. Было 95-летие оркестра, как они сыграли Дафнис и Хлою из второй сюиты, я такого не слышал ни у кого.
Басиния Шульман:
Прекрасный комплимент.
Эдуард Артемьев:
Это что-то такое, невероятный блеск просто.
Басиния Шульман:
Так, а 9 апреля что у нас?
Эдуард Артемьев:
9 апреля будет повторение в Москве реквиема, «Девять шагов к преображению».
Басиния Шульман:
Это в Зарядье.
Эдуард Артемьев:
В Зарядье, да.
Басиния Шульман:
В большом зале.
Михаил Довженко:
9 апреля.
Эдуард Артемьев:
Орган, и опять все будут те же исполнители, кроме Джиоевой, солистка, она видимо не сможет.
Басиния Шульман:
Мы вам желаем больших успехов. К сожалению, время бежит очень быстро.
Михаил Довженко:
Множество вопросов к вам.
Басиния Шульман:
Очень много, а мы заканчиваем, огромное спасибо, что пришли.
Эдуард Артемьев:
Уже прошло время?
Михаил Довженко:
Да, 45 минут уже прошло, я тоже удивился.
Эдуард Артемьев:
Поразительно.
Басиния Шульман:
Нам и 2 часов бы не хватило.
Михаил Довженко:
Здоровья вам гигантского. Творчества.
Басиния Шульман:
Увидимся на концертах и будем с удовольствием следить.
Михаил Довженко:
Эдуард Артемьев был сегодня у нас в гостях. Спасибо.