Наталья Урмацких:
Добрый день, уважаемые зрители и слушатели Mediametrics. Время проекта Союза женских сил «Женщина в праве» с Людмилой Айвар.
Людмила Айвар:
Добрый день. Тема, которую мы сегодня заявили, на которую мы пригласили Ирину Владимировну Волынец – правозащитника, председателя Общественной организации «Национальный родительский комитет», члена Общественного совета при Уполномоченном при Президенте по правам ребенка, наше счастливое детство.
Наталья Урмацких:
Делаем детей счастливыми, но события последних дней в некоторой степени нас огорчают и ограничивают в нашем делании детей счастливыми, потому что некоторые взрослые явно этому препятствуют.
Людмила Айвар:
Как можно оценить и на какое место можно поставить ту молодую студентку, чью-то дочь, ребенка, которую убил и расчленил аж целый доцент Санкт-Петербургского государственного университета и пытался скрыть свое преступление, а потом по случайности чуть ли не утонул в той реке, когда и обнаружилось его преступление? Иначе, вполне возможно, никогда бы никто не узнал об этой горестной истории. Вот так мы начинаем нашу программу о счастливом детстве.
Наталья Урмацких:
Я думаю, что большинство в теме этой истории, потому что она сейчас на всех полосах СМИ. Пройти мимо мы в своем эфире тоже не могли. И он, тем более, касается и детей, и родителей, и образования в том числе.
Людмила Айвар:
Ирина Владимировна, как нам воспитывать своих детей, как нам научить наших девчонок не поддаваться на обольстителей профессоров, чтобы не попасть в такую ужасную ситуацию? Что у нас происходит с детством?
Ирина Волынец:
Если уж у нас профессура так себя ведет, то на кого полагаться в этой жизни, страшная история, выражаю соболезнования родителям, всем родственникам, близким погибшей. Конечно, от всего не убережешься. Трудно предположить, что может с тобой произойти. Судя по характеру преступления, у человека явное шизофреническое отклонение. И когда такие случаи возникают, мы понимаем, что нет принудительного обследования, принудительного лечения по психическим заболеваниям до тех пор, пока не будет вынесено соответствующее постановление суда либо правовой инстанции.
Людмила Айвар:
Столько лет уважаемый человек читал с высоких трибун историю, в том числе и государственным мужам. Наполеонист, собой все время воплощал нечто благое и доблестное. Награжден орденом Почетного легиона.
Ирина Волынец:
Не умаляет достоинств всех перечисленных регалий, тем не менее, мы все живые люди. Хорошо, что это все стало известно, потому что в противном случае мы получили бы серийного убийцу.
Наталья Урмацких:
В противном случае мы бы получили укрывательство института коллег или замалчивание этой истории, полностью игнорирование этой истории в СМИ, в институтской или исторической, образовательной среде.
Ирина Волынец:
Почему сложно найти маньяков, почему они могут десятки лет убивать, а человек, который не является психически больным, попадается чуть ли не на первом преступлении? Мне тоже это было интересно. Оказывается, маньяк не понимает, что он поступает неправильно. А человек психически здоровый на подсознательном уровне жаждет быть наказанным, потому что у него есть подсознание, которое оставляет какие-то улики на месте преступления. То есть человек сознательно пытается скрыть, а подсознание оставляет для того, чтобы за преступлением следовало наказание. И как раз маньяки орудуют аккуратно, их подсознание свободно от чувства вины, они знают для себя, что они делают благое дело.
Наталья Урмацких:
Значит, тем сложнее будет доказать адвокатам этого профессора его невменяемость.
Людмила Айвар:
Кстати, адвокат профессора сказал, что Олег Соколов настаивает, чтобы его взяли под стражу. Не знаю насчет раскаивается или нет, или это манипуляция достаточно умного человека, который знает много исторических фактов и может их применять. Или чтобы его не растерзали его же собственные коллеги и родственники.
Наталья Урмацких:
Коллеги уже открестились всем своим историческим сообществом.
Ирина Волынец:
Здесь посадка будет, хотя даже сейчас в СИЗО это его защита. Не хочу сейчас влиять на следствие, но если не в состоянии аффекта совершить такое, то неужели это предумышленное убийство, поверить в это сложно.
Людмила Айвар:
Следствие разберется. Эта девочка уже совершеннолетняя, училась в высшем учебном заведении, наверное, ложась в постель с профессором или поддаваясь на его чары, она что-то могла осмыслить, осознать, подумать, что она делает. А дети, которые учатся в школе, которые еще несовершеннолетние, попадают под власть учителей, сотрудников школы, они зависимы, особенно маленькие детки, которые еще совсем не могут за себя постоять и иногда даже боятся рассказать родителям о том, что происходит в школе. Как их защитить, и что происходит в нашей системе среднего образования?
Ирина Волынец:
Каждый ребенок уже с детсадовского возраста, как только его начали водить в ясли, в детский сад, должен знать, что есть важные моменты, которые он должен обязательно соблюдать, и в случае нарушения этих параметров незамедлительно сообщать родителям. Например, неприкосновенность его тела. То есть ребенок должен знать, что к нему никто не имеет права прикасаться из других взрослых, кроме родителей либо кроме близких людей, которые с ним вместе живут: бабушки, дедушки и т.д. Ребенок должен понимать, что любые виды осмотров, медицинские и так далее, тоже должны проходить обязательно с согласия мамы. Если в школе девочек осматривает гинеколог, то девочка должна сообщить об этом маме, мамы подписывают информированное согласие. Девочка должна об этом знать, что не только к половым органам, но даже к телу никто, и у мальчиков тоже, не имеет права прикасаться, за исключением случаев, если это тренировка, и тренер страхует, но вне тренировки никто не имеет права даже пальцем дотронуться. Это сразу оберегает ребенка от того, что кто-то его бьет, такие случаи бывают, воспитатели в детском саду, учителя занимаются иногда рукоприкладством, тренеры, и дети об этом не сообщают родителям. И чаще не сообщают тогда, когда родители сами их бьют.
Людмила Айвар:
Мальчик расстроен, у него что-то случилось, подходит учительница, женщина, приобняла его, погладила по голове, успокоила. Это уже нельзя, учитель может быть обвинен в домогательствах к ребенку?
Ирина Волынец:
Тут настолько тонкая грань. Сейчас сложно найти учителя, который не побоится потрогать, погладить по голове и успокоить.
Людмила Айвар:
Сейчас учителя палками бьют детей по рукам, когда они пишут неправильно, сама прошла это у себя, когда была первоклассницей. Но и сейчас есть такие случаи.
Ирина Волынец:
Это ужасно, их самих нужно палками и не по пальцам, а по другим местам побить, для того чтобы добавить им мозгов.
Наталья Урмацких:
Насилие порождает насилие, давайте гуманными методами.
Людмила Айвар:
Где та грань, когда ребенок может оставаться в зоне безопасности и в семье, и в обществе, и в школе?
Наталья Урмацких:
И как правильно донести маленькому ребенку вот эти тезисы, чтобы не напугать его?
Ирина Волынец:
Здесь действительно очень тонкая грань, нужно разграничивать в зависимости от возраста ребенка. Зависит та подача информации, которую мы ему даем. Если девушка, выпускница школы в 17 лет вдруг заплакала, к ней подошел учитель, который лет на 6 ее старше, и стал ее наглаживать непонятно где, ей, может, это и понравится, и она даже маме ничего не сообщает.
Людмила Айвар:
Кстати, очень многие девчонки в подростковом возрасте влюбляются в своих учителей.
Ирина Волынец:
И даже могут их невольно совратить, а может быть, кто-то даже вольно, из-за оценки. Публично порицается связь профессора, который совершил такое страшное преступление, и студентки. А это не запрещено законодательством.
Наталья Урмацких:
Она совершеннолетняя.
Людмила Айвар:
Наверняка родители об этом знали, может быть, даже они этому способствовали, потому что это хороший шанс в жизни чего-то добиться за более короткий срок.
Наталья Урмацких:
У нас нет никакой программы воспитания в сфере этих вопросов, ни в школе, ни в высших институтах. Хотя я считаю, что это нужно делать с младшего возраста, потому что есть много противников, которые выступают против просвещения детей, уповая на то, что это с Запада к нам пришло, нельзя их обучать сексологии или объяснять, какие у кого органы. И получается, вроде бы и надо объяснить, но мы не знаем как, потому что никаких методичек у нас нет, и все это происходит в ручном режиме.
Ирина Волынец:
Тем не менее, дети не думают, что их нашли в капусте. Более того, для каждого возраста доступен определенный параметр понимания всех этих вопросов.
Наталья Урмацких:
С интернетом у них сейчас все доступно.
Ирина Волынец:
Здесь чувство меры – дар богов. Если согласно западным методикам по секспросвету детям в первом классе принести искусственные половые члены и показывать, рассказывать, куда это все вставлять и зачем, то у них будет шок. Более того, у кого-то может быть сильный стресс.
Наталья Урмацких:
Но это мы уже утрируем.
Ирина Волынец:
Но такие практики есть. Нашумевшая история с семьей русских немцев Мартинс, которые в итоге сбежали в Россию, потом они, правда, вернулись обратно, не смирившись с реалиями нашей страны. Тем не менее, многодетная семья, средняя дочь которых упала в обморок от того, что учитель выложил огромное количество фаллоимитаторов разных цветов и размеров и показывал, как куда это вставлять. Папа разрешил девочке не ходить на эти уроки. В результате по законодательству Германии он был посажен в тюрьму ровно на сутки, такое символическое избиение, потом посадили маму, которая была в это время беременна девятым ребенком, ее уже на более длительный срок, несмотря на то, что она была на сносях. Это их мир, который мы пытаемся перенять.
Наталья Урмацких:
Давайте в нашем мире свою программу разработаем. Но нам же не дают даже этого, потому что любые попытки разработать какую-то методику согласно возрасту пресекаются.
Ирина Волынец:
Достаточно сложно сделать такую методику. У нас было предложение в факультативном порядке ввести такой предмет, как семьеведение, но часть общественности высказалась против, потому что якобы был сделан излишний акцент на православие. Кто-то сказал, что у нас религия с государством разделены.
Людмила Айвар:
Но у нас в школу ходят представители разных религий, есть даже такой предмет, и рассказывают детям о христианстве, о мусульманстве, об иудействе. И они ведь все равно рассказывают, но пропагандируют определенную религию, каждый из них для этого и приходит.
Ирина Волынец:
Должно преподаваться в общем порядке, теолог, специалист по религиям, рассказывает, что есть такие-то религии.
Людмила Айвар:
Не в специальных одеждах, а в обычной цивильной одежде приходит и рассказывает.
Ирина Волынец:
Да, потому что в противном случае без согласия родителей это может быть воспринято как пропаганда.
Людмила Айвар:
А что предполагало бы это семьеведение в качестве хотя бы факультативных занятий для детей? Рассказать о роли женщины и мужчины и у кого какое место в семье будет?
Ирина Волынец:
Предполагалось, что в этот курс включается и психология межличностных отношений, которая достаточна актуальна не только в отношениях между мужчинами и женщинами, а в принципе между ровесниками, между разными поколениями. Далее предполагалось, что деторождению будет тоже посвящена какая-то часть, духовности, нравственности, что людей объединяет любовь прежде всего, а секс – это продолжение этого духовного начала. Достаточно в адекватном виде, но пока тоже непонятны перспективы развития этого предмета, потому что родители напуганы, многие выступают против, воспринимают это в штыки. В итоге не делается ничего.
Я своим детям, у меня четверо школьников, рассказываю об этом сама так, как мне подсказывает мое материнское сердце. Маленьким детям подробности вообще не интересны. Когда я говорю: «Мужчина и женщина влюбляются друг в друга, а потом...» И когда моей второй дочери было примерно лет 10, мне казалось, уже не маленький возраст, мы намного раньше все это знали, она мне сказала: «А потом мне это пока не интересно, мне еще рано. Ты уверена, что мне нужно знать?» Они сами расставляют эти границы очень здорово.
Людмила Айвар:
А почему против? Я думаю, что в этом предмете можно ввести и культуру семейных отношений, тему насилия. Мы ведь стоим на пороге принятия закона о профилактике семейно-бытового насилия, которое 40 раз заходило, выходило, 10 лет обсуждалось, я надеюсь, с тем упорством и с той активностью, с которой оно сейчас обсуждается и как его педалирует уже и Совет Федерации, и Госдума...
Ирина Волынец:
А как активно сопротивляется общественность.
Людмила Айвар:
А как активно сопротивляется родительский комитет. Тем не менее, этот предмет может тоже закрыть ряд проблемных вопросов и научить детей в будущем, когда они станут супругами, правильно относиться к бабушке, дедушке, маме, папе, когда они постареют, к супругу, к детям. Необязательно рассказывать им, как правильно сексом заниматься, это они научатся, инстинкт подскажет.
Ирина Волынец:
В СССР секса не было, однако нормально население прирастало.
Людмила Айвар:
Детей было больше, чем сейчас.
Ирина Волынец:
Когда было объявлено, что семьеведение, где детям будет рассказано, что семья, где мужчина и женщина друг друга любят, кто-то выступил против. Матери-одиночки сказали, что это дискриминация. Если вы рассказываете, что в нормальной семье мама и папа, а в нашей семье только мама, получается, что мы ущербные, но мы же как-то существуем. Настолько сейчас все заявляют о своих правах вот так огульно, что теряется здравый смысл.
Людмила Айвар:
Но матери-одиночки ведь не по своему убеждению в большинстве своем, а потому, что так жизнь сложилась. И каждая мать-одиночка не желает своему ребенку быть матерью-одиночкой.
Наталья Урмацких:
Почему? Есть свободные, самодостаточные.
Людмила Айвар:
Есть и чайлдфри, они вообще отдельная история.
Ирина Волынец:
Самое страшное, что эти матери-одиночки, когда их дочери вырастают и сами становятся мамами, всячески способствуют, если брак заключен, расторжению этого брака. Конечно, это чаще бывает неосознанно, что я вырастила тебя одна, этот козел пускай идет подальше, справимся без него.
Наталья Урмацких:
С мальчиками еще сложнее ситуация.
Людмила Айвар:
Пуповина не отрывается, когда мать одна воспитывает ребенка, отцы реже, они более логичны в своем подходе к жизни.
Ирина Волынец:
Пуповина не отрывается и паттерн передается уже на таком уровне, другого ребенок с детства не впитал, для него это становится нормой. Если показать ему, что норма вот эта, то мама говорит: как же так, получается, что мы неполноценные, а мы такие классные.
Противники закона о семейно-бытовом насилии считают, что наше законодательство содержит достаточное количество норм, которые при соблюдении защищают всех членов семьи от насилия, от всякого вида угроз. Я думаю, что такие понятия, как психологическое насилие, экономическое насилие, которые включает в себя закон о семейно-бытовом насилии, это прямая дорожка к вмешательству в семью. Причем здесь огромное количество заинтересованных НКО, которые за счет этого будут просто пополнять свои бюджеты, которые будут заинтересованы в том, чтобы на основании этого закона вторгнуться в семью. И если соблюдался бы тот закон, который существует, то не было бы даже разговоров о том, что нам нужен новый закон.
Наталья Урмацких:
Хотя бы охранительной ордер, ведь женщины, девушки, пожилые люди, которые испытывают на себе процесс этого насилия, подали заявление в милицию, суд им присудил: он плохой, вы хорошая, правда на вашей стороне. Но им деваться некуда, потому что они живут на одной площади, она все равно с этим психологическим насильником живет, тут хотя бы ордер выдать, чтобы ему не приближаться к ней.
Ирина Волынец:
Здесь вопрос, кто к кому не приближается. Ордер не позволяет насильнику, злоумышленнику, тирану не приближаться к своей жертве. Государство может с таким же успехом дать возможность женщине изолироваться от этого насильника, если она проживает с ним.
Наталья Урмацких:
Получается, она и так жертва, а государство в таком случае предлагает ей: тебе не нравится с ним жить – иди в лес, подальше от него.
Ирина Волынец:
В маленьких населенных пунктах таких центров нет, но в городах есть кризисные центры, в которых можно находиться.
Людмила Айвар:
При всем уважении, в Москве у нас один кризисный центр и маленький филиальчик, при нем несовершеннолетние девочки. И туда могут попасть только люди с московской пропиской. И только по какому-то сложному пути могут туда попасть 1-2 человека, которые прибыли сюда и здесь находятся со своими детьми, им деваться некуда, иначе они умрут на той помойке. Мы единственная страна в евразийском пространстве, которая не приняла закон о семейно-бытовом насилии.
Давайте исходить из того, на основании чего этот закон принимается. Это стамбульская конвенция, это восточные люди, которые первыми пришли к мнению женщин и детей. А мы говорим о том, что мы насаждаем европейские ценности. И первые страны, которые приняли, это Азербайджан, Казахстан. Что мы, не цивилизованнее этих стран? А Вы говорите, у нас достаточно механизмов. Каких механизмов у нас достаточно? У нас ни полиция, ни органы опеки, никакой другой орган не может заниматься профилактикой. А прежде чем предотвратить, нужно заниматься профилактикой. Вот когда убьет, тогда они приедут. Когда руки отрубит, тогда они будут орать на всю страну. Когда расчленят и выбросят в Мойку, тогда все будут говорить: у нас насилие, надо защищать семью. Охранные органы, если вы себя неправильно ведете в семье, если вы не можете цивилизованно разговаривать с женой, с детьми, со стариками, неважно, ваша это квартира или не ваша, пойди погуляй, охолонь немножко, остынь, посиди 5 суток в изоляторе и подумай, что ты делаешь. Тогда ты вернешься, ты уже будешь совершенно по-другому себя вести. Либо мы цивилизованно живем, это семья, куда ты приходишь, снимаешь с себя все свои одежды, ты ложишься в чем мать родила, переодеваешься в тельное, это семья. Ты приходишь и ты должен открыться. А получается, что тебе страшно идти домой, потому что дома отец алкоголик, мать избита, на кухне пытается приготовить, а он ей швыряет все. Мы живем в цивилизованном городе, мы можем как-то защититься, у нас есть НКО, и то их единицы, они не справляются. И ваш посыл о том, что НКО будет получать деньги. Ради Бога, пусть получают, они же не из наших карманов будут получать. Лишь бы женщины, дети были защищены, лишь бы не было 14 тысяч убитых женщин в год, 16 млн избитых женщин в год, это колоссальные цифры.
Ирина Волынец:
В Казахстане как изменилась статистика после принятия?
Людмила Айвар:
В 4 раза уменьшилось семейно-бытовое насилие. Они в 2009 году приняли. Сейчас абсолютно цивилизованное общество, не хочешь жить – не живи, уходи, решай свои вопросы.
Ирина Волынец:
Никто не имеет права никого насиловать, распускать руки, не нравится – не ешь.
Людмила Айвар:
А сексуальное насилие?
Ирина Волынец:
Это другая статья, это очень страшное насилие.
Людмила Айвар:
У нас можно насиловать свою жену ежедневно, даже если она не хочет с тобой ложиться в постель, и никто не запретит, это муж и жена. Наши родительские комитеты говорят: не лезьте в наши постели. Извините, а если в постели совершается преступление, как это не лезьте, мы же должны защищать своих граждан, у нас для этого и правовое государство. А когда финансово женщина зависима? У Вас четверо детей, у меня тоже. Мы успешные женщины, работаем, зарабатываем, и мы не зависим ни от кого.
Ирина Волынец:
Предположим, малообеспеченная семья, которая не то, что не может баловать своих детей, даже не дает им на питание, как были голодные обмороки в Кемеровской области. Родитель не в состоянии дать ребенку на еду, потому что дома денег нет. У нас большая честь потребительских кредитов, которые берутся сегодня, берутся на продовольствие. И тогда получается, что эта семья совершает экономическое насилие в отношении ребенка, которому не выдаются даже деньги на питание.
Людмила Айвар:
Наши органы государственной власти не должны говорить: у вас в холодильнике не 3 кг картошки, а всего 2 штуки, поэтому забираем ребенка.
Ирина Волынец:
Как этого избежать?
Людмила Айвар:
Помогать финансово, если семья неблагополучная. Ведь если мужчина не платит алименты в течение года, его нельзя найти, государство взяло на себя обязательство этого ребенка обеспечивать. У нас сейчас идет дискуссия по поводу создания алиментного фонда, если не платит алименты, то государство берет на себя обязанность содержать ребенка. Мы хотим вырастить недоразвитых детей, которые ненормально питались, не получали нормального образования, или мы хотим нормальное поколение? Так давайте что-то сделаем, с профицита бюджета их обеспечим.
Ирина Волынец:
Мы хотим нормальные поколения. У нас когда говорят, что денег нет, но вы держитесь, нас, мягко скажем, вводят в заблуждение, потому что у нас уже не первый год профицит бюджета, и это обозначает, что деньги есть. Вопрос – куда распределяются эти средства? Если мы не можем накормить наших детей, а мы пока еще не в состоянии, сейчас спасибо Владимиру Владимировичу и нашей организации, Национальный родительский комитет, мы все-таки пролоббировали бесплатное питание для всех школьников, независимо от статуса нуждаемости.
Наталья Урмацких:
Во всех регионах?
Ирина Волынец:
Во всех, но пока это будет касаться только начальных классов. Но ничего, мы пойдем дальше. То же самое говорили, когда я выступала еще в 2017-м году с инициативой об учреждении материнских зарплат, и говорили, что такого не будет никогда. Однако с 1 января 2018-го года у нас пока еще мамы первенцев до полутора лет и малообеспеченные получают сумму около 11.000 руб.
Людмила Айвар:
Сейчас 13 000 с учетом инфляции.
Ирина Волынец:
Она индексируется, но дорогу осилит идущий. Поэтому наша задача не воспринимать в штыки какие-то нововведения, а сделать так, чтобы те законы, которые принимаются, действительно способствовали нормальному воспитанию и развитию наших детей и оберегали их от всех невзгод, вот для чего мы существуем.
Людмила Айвар:
И законопроект о профилактике семейно-бытового насилия – это совсем не про то, что влезть в семью и ее разрушить.
Ирина Волынец:
Вы практикующий адвокат, почему в штыки воспринимает общественность этот законопроект?
Наталья Урмацких:
Потому что нет компетенции у органов опеки.
Ирина Волынец:
У нас нет нормального института подготовки органов опеки. И мы с весны прошлого года выступаем с инициативой о необходимости учреждения в нашей стране министерства по делам семьи, материнства, детства и демографической политики, в ведении которого будет и подготовка специалистов опеки. Сегодня в эту профессию идут все, кому не лень, никого не хочется обидеть.
Людмила Айвар:
У нас в соцзащиту готовят специалистов на уровне колледжей.
Ирина Волынец:
Уровень этих специалистов оставляет желать лучшего, при глубоком уважении к тем людям, которые действительно верой и правдой служат на своем месте, это служение. У нас сегодня семьей и детьми не занимается никто. Разрозненно разные министерства, ведомства, какие-то службы, но нет одного министра, который стратегически бы эту политику составлял. Не точечно, как мы сейчас тушим пожар, то тут, то там. Системно кто-то должен за это отвечать и за вопросы демографии тоже.
Даже взять те средства, которые сегодня выделяются семьям. Это настолько все нелогично, что даже если взять те же самые бюджеты, распределить их в соответствии со здравым смыслом и со стратегией, которой, на самом деле нет, хоть у нас есть нацпроект «Демография», он не проработан, он сырой. Поэтому нужно, чтобы кто-то за это отвечал, лоббировал интересы семьи, отвечал за семью. У нас есть институт уполномоченных по правам ребенка, были достаточно серьезные подвижки благодаря Анне Юрьевне. Но министр по делам семьи нужен, как в той же самой Германии.
Людмила Айвар:
В некоторых странах есть министерство счастья.
Наталья Урмацких:
Германия не настолько благополучна. Недавно был скандал, когда американский профессор в детских садах внедрял свою технологию, от которой разило педофилией за версту. Но сейчас его поймали, запретили. Поэтому Германия тоже не показатель. Межведомственное сотрудничество по вопросам семьи есть, только оно очень точечно. Там, где глава региона и министры вместе и за одно дело, там это работает.
Ирина Волынец:
Министерство семьи в Башкортостане есть, отличные результаты.
Людмила Айвар:
Сейчас министерство семьи у нас заменяет уполномоченный по правам ребенка, федеральный и все те, кто встроены в регионы.
Наталья Урмацких:
Если ты вывеску поменяешь…
Ирина Волынец:
В том-то и дело, что не вывеска меняется, снимаются эти функции с целого ряда министерств и ведомств, концентрируются в одном месте, и тогда это носит системный характер. На уровне межведомственном это не работает, и мы видим неутешительные результаты, которые есть сегодня. Демографический спад самый глубокий за весь период новой России.
Наталья Урмацких:
Почему вся информация не может стекаться к тому же уполномоченному по правам ребенка?
Ирина Волынец:
У уполномоченного по правам ребенка нет этих полномочий. Уполномоченный по правам ребенка не может вмешиваться в демографическую политику, в распределение этих бюджетных средств. Уполномоченный по правам ребенка защищает нарушенные права ребенка. И то расширили эти полномочия, но их недостаточно.
Людмила Айвар:
Уполномоченный по правам ребенка может обратиться в какие-то ведомства и организации, а сам он никаких решений, постановлений принять.
Ирина Волынец:
Мы получили огромное письмо на 10 страницах от аппарата Медведева, где было все расписано, что это делает это министерство, за эти вопросы отвечает вот это, все эти вопросы в нацпроекте «Демография».
Наталья Урмацких:
Результат кому докладывается?
Ирина Волынец:
Мы изложили причины, по которым должно быть создано министерство по делам семьи, и нам в ответе причины и аргументы в качестве следствия выдвигаются, то есть замкнутый круг. Но мы все равно должны продолжать свое дело.
Людмила Айвар:
Надо передать все в одно министерство, забрав у тех, у этих, а вам говорят: нет, все это уже кто-то делает, зачем нам это перераспределять.
Ирина Волынец:
Хорошо, был бы результат, которым все довольны, было бы замечательно, не было бы подобных инициатив. Результата нет.
Людмила Айвар:
А, может, они плохо работают, может, этот орган опеки и попечительства как институт нужно пересмотреть, потому что у меня тоже есть много претензий? Буквально недавно я столкнулась с тем, что папа, который хочет общаться со своими детьми, приходит в органы опеки и попечительства и говорит: хочу видеть детей, потому что мама их увезла незаконно. А ему говорят в органе опеки и попечительства: вас обвиняют в педофилии, в сексуальных домогательствах, вы тиран, вы детей своих били. Прошло время и выяснили, что мама его оговорила. А теперь орган опеки и попечительства переобулся в кувырке и говорит: конечно, вы же хороший папа, мы вам поможем. Мама пришла первая, мама наплакала баночку слез и маме поверили. Но кто-то осмысленно может изменить свое мнение, а кто-то продолжает защищать человека, который может просто-напросто красиво обманывать или создавать иллюзию.
Ирина Волынец:
Конечно, органы опеки – это не следственные органы, они обязаны отреагировать на то заявление, которые они получили, независимо, какое первое, какое второе. Просто может не хватить компетенции для того, чтобы разобраться. Тут подключаются другие службы. И в итоге это все погрязает в бюрократию.
Людмила Айвар:
Это суды, которые годами слушают.
Ирина Волынец:
Понятно, что без судов мы в любом случае не обойдемся. Но если хотя бы между ведомствами не будет этого сообщения, путь будет сокращен до одного министра, пусть будут министры региональные, которые подчиняются этому министру. А представляете, у нас межрегиональное взаимодействие, то есть когда регионы подчиняются центру, между собой взаимодействуют, везде разное может быть законодательство, а потом между ведомствами. В итоге у нас все это погрязает, как снежный ком, и в итоге непонятно, а был ли мальчик.
Наталья Урмацких:
С детьми, у которых есть семья, более-менее понятно, нужны министерства и родители, можно разрулить эту ситуацию. А что делать с сиротами? Вы в свое время выносили инициативу сделать наблюдательные советы за детскими домами. Что-то из этого получилось?
Ирина Волынец:
В детские дома пробраться гораздо труднее, они самые неприступные. Причем все это аргументируется тем, что у нас есть закон о защите персональных данных. А мы говорили об общественном контроле. Здорово, что вы об этом вспомнили, потому что уже достаточно давно мы начали этим заниматься. В итоге воз и ныне там, единственная новость, которая с этого времени произошла, что детских домов становится меньше, они расформировываются, все большее количество детей распределяются по приемным семьям. Но при этом тоже огромное количество минусов. Набирают детей, как товар, побольше, потому что за каждого ребенка платят, и если в детском доме хоть как-то друг за другом смотрят и могут друг друга сдать, то что происходит в отдельном частном детском доме непонятно. Особенно сильное удивление у меня вызывает желание некоторых опекунов набрать побольше детей-инвалидов, еще в лежачем состоянии, которые не могут говорить, имеют неврологические проблемы, проблемы с передвижением, как это проверить?
Людмила Айвар:
А может, ограничивать количество детей?
Ирина Волынец:
Мы выступили с предложением ограничить количество приемных детей.
Наталья Урмацких:
Хорошо, тогда остальные инвалиды будут лежать и гнить в общественных домах ребенка.
Ирина Волынец:
А что с ними происходит в этих частных приютах, как можно уследить на каждом уровне за 10 инвалидами?
Людмила Айвар:
Ты же не знаешь, где лучше, в приюте, куда приедет санэпидемнадзор, куда приедут контролирующие органы, посмотрят, как дети там находятся, или в семье. Один родитель не может справиться с 10 детьми, это нереально, потому что он один или максимум двое, мама и папа.
Наталья Урмацких:
Но таких не много семей, можно над ними поставить тех же экспертов.
Ирина Волынец:
Это отличный бизнес, покупают квартиры в Москве, оформляют ипотеку, штабелями укладывают, в буквальном смысле укладывают в 3-ярусные кровати этих несчастных инвалидов и получают на каждого очень большие деньги. То есть люди по миллиону в месяц зарабатывают. Я сказала, что давайте мы ограничим количество приемных детей тремя, остальных пусть усыновляют, если такие добрые. Нам сказали: да вы такие жестокие, как вы посмели? А как мы будем воспитывать этих детей? Я ответила: а как воспитывают родных детей многодетные семьи, которые вообще практически ничего не получают? Конечно, не будут отнимать тех, кого уже взяли под опеку, если исправно исполняют свои обязанности, мы же не фашисты.
Людмила Айвар:
Родители в приемных семьях получают достаточно серьезные деньги.
Ирина Волынец:
Конечно, компенсация на воспитание детей, на содержание маме, на зарплату.
Людмила Айвар:
А почему же у нас такие маленькие выплаты родителям за собственных детей?
Ирина Волынец:
Да их практически нет за собственных детей, получают матери-одиночки и малообеспеченные.
Людмила Айвар:
Вы бы поставили вопрос о том, что давайте это сбалансируем.
Ирина Волынец:
Мы поставили вопрос о том, что должны получать родные мамы зарплату в случае, если они не работают, а воспитывают своих детей.
Людмила Айвар:
Исключительно воспитывают детей, не ходят по салонам, не бросают детей на бабушек.
Ирина Волынец:
Да, воспитывают их качественно, дети хорошо учатся, опрятные, счастливы и довольные. Эту инициативу мы будем продвигать до тех пор, пока она не будет принята, потому что что-то должно происходить.
Наталья Урмацких:
Как сложно сделать детей счастливыми, возвращаясь к названию нашей сегодняшней программы. Столько препон взрослые устраивают.
Людмила Айвар:
Несмотря на то, что у нас разногласия по законопроекту, мы сошлись во мнениях по многим вопросам, и все-таки хотелось бы, чтобы наши дети были более счастливыми. Спасибо Вам огромное, Ирина, за то, что Вы так много рассказали. Желаем, чтобы в ваших семьях всегда было добро, никто никого никогда не обижал, чтобы был дом полная чаша. Всего вам хорошего.
Ирина Волынец:
Берегите себя и своих близких. Большое спасибо за интересную беседу.